Когда Ансельм ушел, я обдумала его предложение. Блокнот и ручка лежали на моей тумбочке. Чем же я могу отблагодарить за сердце?

Я могла отблагодарить старушку из дома напротив, которая дарила мне шоколад. Я могла выразить свою благодарность Кэти за розы, которые она приносила мне и ставила у дверей палаты, пока я была в коме. Я была благодарна моим родителям за все, что они сделали для меня. Но как можно благодарить за сердце, принадлежавшее, возможно, тому единственному, которого я смогла по-настоящему полюбить? Я не могу этого сделать. Он был для меня бесконечно велик.

Я не стала писать это письмо, во всяком случае, пока. Вместо этого я взяла ручку и начала записывать свои воспоминания о Ное.

Начиная с летнего дня, когда родители против моей воли притащили меня на церемонию награждения, которой на самом деле никогда не было. Я написала о красном чемодане, о Викторе и Ансельме в особняке «Моррис» и нашей первой совместной трапезе в столовой. Тоска охватила меня, ручка едва двигалась по бумаге, и я вернулась в свою жизнь, где я была так счастлива.

«Дорогая Марлен. Вчера я долго думал, особенно о том, что я могу сделать, чтобы ты мне поверила. Возможно, я сделаю большую ошибку, но сейчас я расскажу тебе всю правду».

Мне потребовалось две недели и три блокнота, чтобы написать все о Ное. Когда я подошла к концу, я попросила Ансельма принести мне старую печатную машинку с блошиного рынка и самую тонкую бумагу, которую только можно достать. Затем я, все еще страдающая от тоски, перенесла любовное письмо Ноя на бумагу и попросила принести мне из дому джинсы, сложила письмо, положила его в джинсы, положила джинсы в раковину с водой и повесила их на стул сушиться. Воспитатели и медсестры жаловались на лужу на полу, но я запретила им убирать джинсы в сушилку. Они должны выглядеть аутентично, так, как будто они побывали в реке. После выписки я хотела надеть джинсы и вытащить письмо из кармана, утешая себя тем, что Ной написал его.

Я убрала джинсы в шкаф и долго плакала. Вечером я попросила маму позвонить Марии. Я приняла решение — возможно, самое болезненное за свою жизнь — возобновить беседы с Марией. Ибо мне стало ясно, почему я была так одержима воспоминаниями о Ное. В сущности, я уже давно поняла, что никогда его не увижу. И мне нужно было найти какой-то способ примириться с этим.

Я никогда никого не любила так, как полюбила его. Я нигде не чувствовала себя более живой, чем рядом с ним. Ной познал мое истинное существо. Он заглянул в мою душу глубже, чем кто-либо другой. Каждый день, каждый час, каждую минуту с момента моего возвращения к жизни я надеялась, что откроется дверь, войдет он, подойдет к моей кровати и обнимет меня, как он умел, и мы снова услышим стук наших сердец, сливающийся в одну мелодию.

Но этого не происходило. И все-таки я должна была встретиться с ним, откуда бы он ни появился, и понять тайну его существования.

В ту ночь я не могла уснуть. За окном завывал ветер, и я чувствовала себя бесконечно одинокой. Было далеко за полночь, когда я взяла телефон и вышла из комнаты. Мне хотелось выйти на улицу, чтобы послушать музыку. Медсестры сидели в своей палате, разговаривали о чем-то и смеялись; они не видели меня. В комнате отдыха горел свет и работал телевизор. Я села в кресло, выключила телевизор и положила пульт на стопу старых газет.

Не знаю, сразу ли я поняла смысл заголовка, или прошло некоторое время, пока я сидела как завороженная и обдумывала то, что прочитала. Конечно, я нашла только имя. В любом случае, пока мой взгляд летал с одной строки на другую, у меня зашумело в ушах, а разум судорожно пытался связать слова.

«24-летняя живущая в Австрии спортсменка украинского происхождения Ирина Павлова погибла во время соревнований по клифф-дайвингу. “Смерть наступила после столкновения с подводным камнем” — так говорится в заявлении главы местной спасательной службы. Ирина Павлова прыгнула на двадцать семь метров в глубину. Сила удара при падении с такой высоты в девять раз больше, чем при прыжке с десятиметровой башни. При этом она сломала шею».

Я посмотрела информацию об этом событии — дата подходит и время тоже, — Ирина умерла незадолго до того, как нам поступил звонок.

Насколько возможно быстро я пошла обратно в свою комнату, достала блокнот и ручку и написала благодарственное письмо родственникам погибшей, не называя своего имени.

Ирина умерла. Она погибла от того, на что решилась сама.

Но ее сердце, которое выдержало мое напряжение при открытии ее имени, билось и билось. Я могла чувствовать это.

46

Несколько дней после этой ночи пролетели почти незаметно: сначала я была с физиотерапевтом, с Ансельмом, с родителями, с Кэти, а затем и все чаще в одиночестве. Мои мышцы были еще слабы, но с каждым днем я становилась сильнее, и вдруг я осознала, что снова могу строить планы на будущее. В последние несколько лет эта операция стояла передо мной как стена, которую было невозможно обойти и за которой не было пути ни в одном направлении. Но Ирина своим мужеством помогла мне разрушить стену, мою стену, и я чувствовала себя как Дороти из «Волшебника страны Оз», которая вдруг обнаружила перед собой дорогу из желтого кирпича, по которой она должна была идти. Эта дорога привела меня в мир, и я начала исследовать его камень за камнем, дверь за дверью, коридор за коридором. В бодрствующем состоянии, в здравом уме, стоя на своих ногах, я спустилась на лифте вниз. На первом этаже я вышла из него, наблюдала за входящими и выходящими из кофейни в холле, а затем зашла в травмпункт и увидела плачущего маленького мальчика, который сидел на коленях своей мамы, — он, видимо, сломал руку.

Мои ознакомительные путешествия становились все длиннее. Естественно, раньше я часто бывала в этом огромном больничном комплексе, приходя сюда для бесконечных обследований и обсуждений. В парк, который располагался за ним, я пока выходила очень редко. Пару раз я бывала там с Ансельмом. Я не могла поверить в то, что поначалу сильно сопротивлялась этому