Какой момент?

Я встала на колени рядом с белой отметкой, которая осталась после старых представлений. Я открыла чемодан и заглянула в него. Там не было места, которое я не исследовала бы энное количество раз.

Бабушка потянулась за виски. Ной размешивал сахар в чае. Моя бабушка была здесь. Ной был здесь. Два самых дорогих человека в моей жизни. Со мной больше ничего не может случиться. Мои веки отяжелели. Если бы я хотела, то могла просто упасть и уснуть. Здесь это было разрешено. И это тоже хорошо.

Свет прожекторов затуманил мне мозг, в зрительном зале кто-то откашлялся, зашуршали платья, аромат чужих людей доносился до сцены. Мы были не одни.

Откуда пришло столько народа? Это, наверное, были те самые люди, которые уже долгое время наблюдали за мной. Жюри, которое решало, заслужила ли я приз и могу жить дальше или же я должна выйти через заднюю дверь.

— Музыка! — крикнул кто-то.

Моя бабушка взяла Ноя за руку и подвела его к роялю. Легкое «Ах!» пролетело по залу. Луч света проводил их до самого табурета, на который они сели вместе и начали играть, будто только этим они и занимались уже много лет. Меланхоличные звуки наполнили театр, публика была в восторге. Музыка коснулась моей души. Я села на полу перед чемоданом, скрестив ноги. Затем свет изменил свое направление на сцене и белая полоса упала на подкладку чемодана.

Я готова.

Часовой механизм на подкладке, зубчики и маленькие стрелки вдруг стали больше, глубже, как те волшебные картинки, на которые нужно долго смотреть, чтобы открыть в них третье измерение, — переключение в мозгу, как я всегда это называла. Или это был просто свет, который сейчас, казалось, падал прямо мне в глаза и окружал со всех сторон. Он окутал меня как колпак, раскидал вокруг меня невидимые сети, сплел паутину. По залу пронесся ропот. Музыка становилась все тише… и тише… пока не смолкла совсем. Никто не начинал хлопать. Кто-то трижды откашлялся. Я наклонилась вперед и коснулась крошечной стрелки. Раздался треск, тихий, но достаточно сильный, чтобы его могли услышать в последнем ряду. Словно по сигналу винтики начали двигаться. И вот уже все шумело, звенело и трещало, как в больших часах. Наконец задвигались шестеренки, еще секунда, и на дне чемодана раздался щелчок. Я увидела там небольшую щель. Мне остается только убрать двойное дно, и тогда я смогу получить ответы на все вопросы.

42

Мне было жарко не только от огней и возбуждения. Я не знала, что делать. Хотела ли я на самом деле знать, что было в чемодане? Я легко могла драматическим жестом бросить его в камин и понадеяться на силу огня. Затем я могла бы уйти, взяв за руку Ноя и быть с ним до конца времен, когда наступит конец всему этому кошмару.

Я попыталась сглотнуть, но в моем горле застряло что-то, затруднявшее мое дыхание. Со мной что-то не так. Я не в порядке. Напряжение в театре сгустилось, как ноябрьский туман около озера. Ной и бабушка сели снова. Они играли странные, очень странные мелодии, бешеные, дикие, нестройные, созвучные борьбе моих мыслей. Затем они сменили мелодию, она была менее агрессивной и напористой, стала нежнее, теплее и красивее. Вздох облегчения прошел по зрительному залу и достиг меня. В тот же момент мне стало легче. Я почувствовала, что готова, и открыла двойное дно. Ной и бабушка приблизились к кульминации, громкой и захватывающей. Публика больше не могла сдерживаться и начала аплодировать. Краем глаза я заметила, что все ряды встали. Овации. Мне показалось, что я знаю их всех. Кэти бешено аплодировала, мои родители были там, Виктор, Ансельм и сестра Фиделис, соседи, люди с нашей улицы — индус, старушка, которая всегда дарила мне конфеты. Но эйфорию аплодисментов и крики «Браво» я едва слышала, глядя только на куклу, мою куклу с пластиковыми ручками, ножками и головкой и тканевым туловищем. Кукла была одета в платьице, сшитое моей бабушкой, когда я была еще совсем маленькой. Я прижала куклу к себе, понюхала ее — она пахла, как и раньше, — а потом сняла ее платьице. Уже выйдя из детского возраста, я вырезала ей ножницами грудь, пришила пуговицы и все остальное с помощью иглы и нити. Мои пальцы дрожали, когда я расстегивала пуговицы. Маленькое красное стеклянное сердце по-прежнему лежало у нее в груди, как и тогда, когда я вложила его туда, поняв, что когда-нибудь мне понадобится новое сердце, потому что мое становилось все слабее. Надо мной что-то запищало. Я почувствовала боль в руке. Звуки рояля смолкли.

Я обнаружила, что лежу на кушетке, повернула голову и испугалась. Ной оказался рядом со мной, но я едва узнала его. Он напоминал мне Ноя, который после концерта стоял на грани жизни и смерти. Но что они сделали с ним? Его неожиданно тощий торс был голым, голова была выбрита. В руке он держал трубку.

Все во мне кричало. Почему вокруг такая тишина? Где музыка? Что случилось с театром? С роялем, за которым сидели Ной и бабушка? Он исчез, а вместе с ним и театр. Свет вокруг нас становился все слабее и слабее.

— Что с тобой? — прошептала я. — Что происходит, Ной? Что происходит с нами?

Он протянул руку ко мне и погладил меня.

— Не бойся, — сказал он тихо и посмотрел на меня своими большими сапфировыми глазами. Он действительно посмотрел на меня. — Мы остаемся вместе. Навсегда. Верно, Марлен?

А потом я почувствовала, как моя жизнь ускользает. Моя последняя мысль была: Ной может видеть.

43

Проснись! Очнись же наконец!

Призыв, просьба, мольба, шепот, крик?

До сих пор я не знаю, кто это был, кто неустанно повторял это снова и снова. Ной? Бабушка? Кэти, мои родители или я сама?

Я слышала эти слова, когда моя жизнь подошла к концу. Все остальное, что доходило до меня, я не понимала.

Халат врача. Громкий писк. Интенсивная терапия. Здоровая обувь. Кроссовки. Приглушенные голоса. Повязка на груди. Провода, настойки, кабель, мониторы.

Я боролась. Я не хотела ни видеть, ни слышать все это, мне нужна эта реальность. Ной, где ты? Жди меня. Я вернусь к тебе.

Я закрывала глаза и попыталась сосредоточиться. Вместо этого во мне возник странный образ: мне снились отец, Виктор, сидевший в джипе и преследовавший меня, пока я бежала от него через