Теперь, сразу после завтрака, труба пропела большой сбор. Боцман требовательно оглядел своих питомцев, проверил, как затянуты ремни. Батальон при полном параде, с винтовками на ремне, выровнял строй.

— По-рот-но правое плечо вперед, шагом — марш!

Ухнул оркестр.

Походным маршем они шли в Хабаровск по той самой дороге, по какой три месяца назад разномастной серой толпой, с сундучками и мешками, взопрев и оттянув руки, тащились в городок базы. Они — и совсем не они. Мороз тертой морковью выкрасил щеки, инеем от дыхания опушил ресницы и стволы винтовок. Смолк оркестр — и взвилась песня:

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там…

И-эх, по-а морям, морям, морям, морям,

Нынче здесь, а завтра — там!..

Будто и вправду раскачало на славной волне!..

Не заметили, как бодрым маршем одолели весь неблизкий путь от Осиповского затона и втянулись в улицу.

Красив город! Алексей еще не видывал таких. Да и вообще никаких городов не видал — кроме тех вокзалов и окраин, какие обозначили его дорогу на Дальний Восток. А тут дома в три-четыре, а то и в пять этажей вдоль широкой, в камне, улицы, все разные, каждый на свой фасон, с балконами, украшениями, фигурами, и все больше не деревянные, а каменные. И народу!..

По случаю такого торжественного военного дня город украсился флагами, лозунгами на красных полотнищах: «Рабочая молодежь! Подымай производство! Крепи обороноспособность СССР! Готовься защищать Октябрьские завоевания! Становись под знамена комсомола!», «Вся трудящаяся молодежь — в ряды Осовиахима!», «Слава надежным стражам Дальневосточных рубежей Советской страны!» Это о них!..

Тесным каре они выстроились на большой площади, окруженной старинными зданиями, перед трибуной, сооруженной у памятника Ленину. Одно каре — краснофлотцы, другое — красноармейцы в буденовках. Значит, и у пехоты сегодня присяга?..

На трибуне — военные и гражданские, флотские в черных шинелях и армейские в серых.

Мужчина в гражданском пальто с каракулевым воротником сказал:

— Высокая честь принимать присягу на службу в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Красном Флоте на этой площади Свободы, видевшей в семнадцатом году отряды красноармейцев и в двадцать втором — народоармейцев Блюхера и красных партизан, героев Волочаевки, разгромивших беляков и интервентов и освободивших наш город Хабаровск! На этом самом месте, где установлена трибуна, где стоите сейчас вы, красноармейцы и краснофлотцы, незримо проходит линия сто тридцать пятого меридиана, соединяющего наш Хабаровск с необъятными просторами Дальнего Востока на север, с Японией, Новой Гвинеей, Австралией на юг… Слова вашей присяги прозвучат по этому меридиану на весь мир! — Алексей даже притопнул ногой, как бы опробывая меридиан. Ух ты, не просто земля под утрамбованным снегом!.. — Высокая честь — принимать присягу у памятника Владимиру Ильичу Ленину! Великая ответственность — давать клятву на верность Отечеству в дни, когда надвигается на Советскую страну угроза новой войны!..

Мужчину в черном пальто сменил у микрофона военный с красными петлицами и красными нашивками на рукавах шинели. Он открыл красную папку — и над площадью разнеслось:

— Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина Рабочей и Крестьянской Красной Армии…

— Я, сын трудового народа… — гулко отозвались шеренги краснофлотцев и красноармейцев.

— Перед лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью!..

— …носить это звание с честью!..

— …Я обязуюсь по первому зову рабочего и крестьянского правительства выступить на защиту СССР от всяких опасностей и покушений со стороны всех его врагов и в борьбе за СССР, за дело социализма и братства народов не щадить ни своих сил, ни самой жизни!..

— …не щадить ни своих сил, ни самой жизни!..

«Дорогая жена Анна, пишет тебе твой муж, красный моряк Алексей Арефьев.

Сегодня утром мы принимали Клятвенное обещание — Военную присягу. Так что с этого дня я уже не призывной, а полный военный моряк срочной службы, краснофлотец.

Мы начали работать на кораблях. Они на зиму стоят в затоне.

Наш старшина, боцман Петр Ильич Корж похвалил меня за учебу и старание на службе. Командир взвода Никитин Иван Нилыч тоже похвалил. Он у нас командир взвода, а на самом деле командир монитора «Сунь Ятсен», это имя уже покойного знаменитого китайского революционера, которого предал его выученик предатель Чан Кайши. Ежели не знаешь, кто это такой, надо знать, обязательно почитай в «Бедноте».

У каждого военмора на флоте должна быть своя специальность. Это не то, что в пехоте или в кавалерии, где только шагай и скакай, шашкой махай. А на корабле у каждого военмора будет своя заведываемая часть, в какой он будет смотреть за чистотой и исправностью, как за своими глазами. Командир предложил мне пойти служить к нему на монитор и учиться любой пожелаемой специальности. Можно на рулевого, или артиллериста, или электрика и другие. Но я пошуровал в голове и подумал, что рулить и стрелять из пушки в Ладышах не придется, до электричества нам долговато ждать и наилучше пойти в «духи», в котельные машинисты. Там служить тепло в холода, и на будущее есть прямая выгода. Командир говорит: при: едешь домой, а там к тому сроку уже коммуна будет. На трактор сядешь, на «Фордзон»! Не знаю, как сяду на трактор, где его взять и откуда у нас будет коммуна, а вот на паровую мельницу механиком точно пойду, это уже верный заработок.

Заставили меня учиться в школе, записали в пятый класс. За время службы осилю полную семилетку, буду человеком ученым, почище нашенских писарей Фалеевых. Нравится мне «час мироведения». Это о земле, небе, людях, звездах, приливах и отливах. Видишь ночью Полярную звезду и Большую Медведицу? Это не просто звезды, а для моряков вечные компаса́.

Бате передай поклон и прочитай письмо, я ему тоже отпишу, в другой раз. А сегодня еще отпишу брату Федору.

К сему остаюсь твой муж. Может, что не так отписал, это первое мое письмо за всю жизнь».

Часть третья

ОБЕЛИСК НА МЕРИДИАНЕ

Глава первая

Прокуренный дымами поезд, накручивая на колеса стальные версты, приближался к Уралу, чьи предгорные стражи-холмы уже маячили по горизонту.

Покачивание вагона… Могучее заоконное раздолье…

Блюхер любил дороги. Деревья вдоль полотна, будто прощаясь, заглядывают в окно и долго покачивают ветвями вслед уходящему поезду; как бубенец на дуге, позванивает