охотник на всяких страховидлов и молоденьких вдов, был очень даже и рад. Толку с этой зимы? Ну красиво, снежишко драный на ветках висит, все, сука, такое нарядное, но ведь пару дней полюбуешься и дальше поперек горла та красота. То морозище лютый, то слякоть премерзкая, небо серое, сугробы в сажень высотой, из берлоги лишний раз носа не высунешь. Семь месяцев зима, остальное время непонятная ерунда. И по кой черт люди тут вообще удумали жить? Говорят, предки мудрости были великой, а на деле чистые дураки. Нормальные-то на югах все живут, возле теплых морей, где у каждой хаты деревья с хруктой сладкой торчат. Утром встал, пузо почесал, хрукту эту сожрал. Само все из земли дуриком прет. А у нас только желуди сами растут. Так ими пока нажрешься, наплачешься, а если и нажрешься, опосля в сортире за это расплатишься, как на Страшном суде.

Так Бучила и мечтал бы о всяких морях, потихонечку сходя от скуки с ума. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. В очередной праздный и прекрасно-ужасающий своей бесполезностью день примчался мальчишка-гонец из села и, захлебываясь, разразился сбивчивой речью, из которой Рух понял немногое: «Хорицкое болото», «там», «кровища», «Заступа», «убивство» и «срочно». Ну срочно так срочно. На Хорицкую топь Рух чутка пьяный и в меру веселенький прибыл до темноты.

– Опознали? – Бучила, по-собачьи наклоняя голову, с интересом рассматривал изувеченный труп. Мужик в коротком полушубке принял лютую смерть. Удар пришелся в спину, выломав ребра вместе с хребтом, в рваной ране колом встали замерзшие легкие. Пустые остекленевшие глаза уставились в небеса.

– Опознали, – хмуро подтвердил Фрол Якунин, сельский пристав и, как ни странно для представителя власти, хороший, в общем-то, человек. – Нашенский он, Прокл Куницын, тридцати шести лет, из крестьян.

– В лесу чего делал? Гулял?

– С соседом и бабами за клюквой пришел. Мужики охраной. Мишка, покажь. – Фрол повелительно махнул рукой. Сбоку подскочил тощий остроносый парень в плохо подогнанном полицейском мундире. Один из двух Фроловых подручных. Второй, неуклюжий, похожий на облысевшего медведя-шатуна, Кирька Соломин, переминался с ноги на ногу чуть в стороне. Оба жандарма звезд с неба не хватали, но Фролу выбирать и не приходилось. Мишка, отчего-то очень стесняясь, показал Руху грубо смастряченный арбалет. Ясно, обычная практика в Новгородской земле. Без оружия из села ни ногой. Простое правило, а писано кровью. Тут, правда, оружие вовсе не помогло.

– Всемером пошли: три бабы, две девчонки и два мужика, – Фрол продолжил доклад, важно тыкая пальцем в выложенные рядком тела. – Итого четыре мертвяка, двое живых.

– Живых? – навострил ухо Бучила.

– Мужик второй спасся, Силантий Дымов, и баба одна, Софья Торопка, оба сейчас в жандармерии сидят, напуганы до смерти, херню разную несут, толку никакого от них.

– Хоть какие-то добрые новости от тебя. – Рух строго глянул на Фрола. – Почему тела в кучу стащили? Ведь не здесь они померли и простынями накрылись?

– Мишка с Кирькой в одно место снесли, – понурился пристав. – Они тут первые были.

– А я тебя предупреждал, – добавил голосу суровости Рух. – Будут мертвецы – без меня пальцем не трогать. Всю картину поломали остолопы твои.

– Говорил я, а толку? – отмахнулся Фрол.

– А мы чего? – Мишка шмыгнул простуженным носом и зачастил: – Они лежат, ужас чего, ну и мы… ну и того. Не по-христиански так-то лежать…

– Ты, Мишка, к соседке ходишь блудить при живой жене, то доподлинно знаю, – уличил Рух. – То по-христиански, видать?

Мишка не нашелся с ответом и обиженно засопел.

«Сукины дети, наворотили делов», – подумал Рух, подхватил еловую шишку и показал жандармам.

– Видали? Знаете, чем хороша? Ее если в задницу запихать, обратно не вынешь уже. Намек ясен?

И, не дожидаясь ответа, заглянул под ближайшую простыню. В горле запершило.

– Матрена Иванова, девяти лет, – проскрипел Фрол. Битая оспой щека пристава нервно задергалась.

Бучила опустил невесомую ткань. Ребенка разорвали в куски. Он пересчитал тела и нахмурился.

– Пошли всемером, двое спаслись, здесь четверо лежат. Где еще один?

– И правда, где? – Фрол повернулся к своим молодцам.

Жандармы переглянулись, и Мишка неуверенно отозвался:

– Дите второе не нашли. Все обыскали, а ее нет. Домой не возвращалась. Может, в лес убежала или чудище утащило с собой?

– Ясно, – кивнул Бучила. – А почему чудовище?

– Так а кто? – удивился Мишка. – Нешто человек? Такое смертоубийство только чудище поганое сотворит.

– Че-то ты умен для жандарма! – восхитился Бучила. – Я б с тобой поспорил, кто гаже, чудища иль человек, но тут ты, Мишка, хоть и дурак, а верно подметил.

– Правда? – Мишка расплылся в недоверчивой и щербатой улыбке.

– Истинный крест. – Рух кивнул на мертвого Прокла: – На спине следы огромных когтищ, острющие страсть, мясо, как масло, пластают, и пятерня огромная. – Он приложил ладонь к покрытой морозной корочкой ране. Судя по размеру порезов, лапища неизвестной тварюги была раза в два больше, чем человеческая рука.

– И кто это был? – с придыханием спросил Фрол.

– Ща, погодь. – Бучила картинно охлопал себя по бокам. – Где же он?

– Кто? – спросил пристав.

– Да шар сраный колдунский, в него смотришь – разом прошлое и грядущее зришь, – фыркнул Рух. – А нету, дружочек мой Фролушка, у меня шарика этого и не было никогда. Оттого хер его знает, кто тут чудил. Одна надежда на свидетелей твоих. С них и начнем, а пока…

Он замер, навострив уши. В зарослях слышалось еле различимое царапанье. По спине побежала зябкая дрожь. Неужели тварь еще здесь? Затаилась, падла, и наблюдает… Рух плавно, без резких движений вытянул из-под плаща взведенный пистоль. Оружие вселило уверенность. Жандармы непонимающе хлопали глазками, но Фрол, вот великого ума человек, уже тянул из ножен тяжелый кавалерийский палаш. Бучила взглядом приказал им остаться на месте и медленно пошел в глубь нахмуренного декабрьского леса. Нет, не от храбрости великой. Просто, сука, кто-то должен был взять и пойти. Хрустела подмороженная трава, время остановилось, воздух словно сгустился. Солнце закатилось за зубчатый край, и опушка стремительно тонула в морозно дымящихся сумерках. Впереди зашуршало, Рух неосознанно прикусил губу, палец окостенел на железе спускового крючка. За сгнившим поваленным деревом чернела промоина. На дне шевельнулось, и Бучила каким-то чудом удержался от выстрела, в последний момент разглядев окровавленную, истерзанную девочку лет десяти…

Полицейский участок села Нелюдово незаметно притулился с краю Ярмарочной площади, особенно ничем не выделяясь на фоне прочих домов. Ни каменных сырых подземелий, ни специального окошка для взяток, ни пыточных, ни виселицы при входе – обычный рубленый пятистенок, каких тьма на тысячу по всем пределам Новгородской земли. Сени, заваленные хламом, комната