Шрифт:
Закладка:
В антракте друзья, как и большинство публики, гуляли в фойе. Петер все время чуть-чуть опережал Вальтера. Он опять был во власти своих мыслей. В конце концов, Вальтер потянул его за рукав. Тогда Петер повернулся и, словно продолжая начатый разговор, сказал:
— Это, конечно, великое произведение. А писал его Бюхнер, так сказать, на ходу, под дамокловым мечом постоянных преследований… И ведь автору еще и двадцати четырех лет не было! Значит, он… Да, да, мне тоже уже двадцать три. Просто не верится…
— «Смерть Дантона» считают революционной пьесой, — сказал Вальтер. — Так оно, разумеется, и есть, но автор показывает затихающую, замирающую революцию и уже ощутимую победу контрреволюции.
— И Дантон все это понимает. Могучий ум. Он хочет отвратить роковой удар. И только после того, как он пал, все пошло прахом.
— Неверно! — возразил Вальтер. — Совершенно неверно! Дантон — одиночка, он стоит между партиями. Но он ведет совершенно определенную линию, он хочет затормозить ход революции, привести ее к застою. Однако термидор еще не наступил, революция несется дальше, и Дантон попадает под ее колеса. Вот в чем дело. Мы, конечно, многое можем вложить в этот образ, потому что знаем дальнейший ход событий.
— Но Бюхнер ведь тоже знал его, и в пьесе все время чувствуется тень термидора, — сказал Петер.
— Правильно! — согласился Вальтер. — Поэтому для меня герой этой драмы не Дантон, а Робеспьер или, вернее, — Сен-Жюст. Он воплощает в себе революцию. И он отнюдь не смотрел на нее так нигилистически, как это приписывает ему Бюхнер. Сен-Жюст понимал, что революция — дело рук человеческих и людьми осуществляется.
— Если я не ошибаюсь, — сказал Петер, — Бюхнер писал своего «Дантона» в состоянии тяжелого душевного разлада. Он стоял тогда на перепутье.
— Да, его революционные чаянья развеялись. Реакция подняла голову. Его друзья были арестованы, и его самого преследовали по пятам, как ты правильно сказал, соглядатаи контрреволюции. Он писал «Дантона» в обстановке гонений, спасаясь от своих преследователей. И это заметно; в пьесе много отчаянья, сомнений, какая-то нигилистическая нотка. Слова, которые Бюхнер вкладывает в уста Сен-Жюста, — его собственная философия: «Природа твердо и неуклонно следует своим законам; тот, кто вступает с ними в борьбу, обречен на уничтожение». Ну, а в его понимании революция — это стихийное бедствие, как извержение вулкана или наводнение.
Петер уже давно думал о другом. Он сказал:
— В спектакле нет полета… никакой выдумки… Темп, темп нужен здесь, резкое чередование света и тени! Сцене в конвенте не хватает размаха! Каждый зритель должен чувствовать себя участником событий, происходящих на сцене. Нет, Йеснер разочаровал меня.
— Играют превосходно!
— Где там!.. Разве Дантон у них революционер? Он какой-то денди, чужак!
— На том этапе он и был чужаком в революции. Правильно схвачено. А холодный, трезвый адвокат Робеспьер? Исполнитель велений революции? Разве он не великолепно передан?
— На меня этот Робеспьер произвел впечатление министра полиции, а не великого революционера и государственного деятеля, каким он все-таки был.
— Это вина твоего собрата, — улыбаясь, ответил Вальтер. — Таким он его обрисовал.
— Собрата! Недурно сказано! — Петер улыбнулся, но было видно, что он польщен.
V
На следующий вечер Петер ждал Вальтера у Эльбского туннеля. Когда с верфи хлынули рабочие, устремившиеся по домам, он быстро нашел в толпе Вальтера.
— Пойдем, проводи меня. Мне нужно сделать кое-какие небольшие покупки.
На Вальтере был рабочий костюм. И умылся он кое-как.
— В таком виде? — сказал он.
— Конечно! Стесняешься, что ли?
— Я-то — нисколько.
— Ну вот. А я тем более.
— Уж лучше я забегу сначала домой!
— Много времени отнимет! Поужинаем где-нибудь по пути.
Они сели в поезд надземной железной дороги и поехали в центр. Петер смотрел в окно, когда они проезжали по виадукам над гаванью. Здесь уже снова кипела жизнь. На причалах стояли корабли из всех стран мира. Буксирные пароходы, баркасы и ялики качались на волнах. С верфи по ту сторону реки доносились грохот и шипение, а из высоких труб поднимались клубы черного дыма. По портовым улицам, над которыми проносился поезд, на мосту Кервидербрюке и у Баумвалля двигались темные толпы шедших с работы судостроительных и портовых рабочих.
Петер подтолкнул Вальтера локтем:
— Вот этой картины мне часто не хватало. Ничего более мощного не могу себе представить. Правда, я рад, что освободился от токарного станка, но — пусть меня называют мечтателем, фантазером, — а я чувствую, что корнями связан с рабочим людом.
Друзья зашли в ресторан на Центральном вокзале и заказали ужин. Петер — жареную свинину, с кислой капустой и гороховым пюре, Вальтер — антрекот с красной капустой и жареным картофелем. Петер предложил взять вина, но Вальтер решительно запротествовал. Они заказали бутылку яблочного сока.
— Почему ты не работаешь у Лессера, а перешел на верфь, к Блом и Фоссу? — спросил Петер.
— Поругался с Матиссеном. Знаешь ли, там, где ты был учеником, ты в глазах мастеров и администрации остаешься им до седых волос. Когда он как-то ни с того ни с сего с криком налетел на меня, я повернулся и ушел.
— Правильно сделал. Нечего засиживаться на одном месте. Достаточно мне услышать, что человек работает на одном месте двадцать или тридцать лет, и я уже знаю, с кем имею дело. Такие люди обычно консервативны, никого, кроме себя, не любят, солидарности с товарищами не признают.
Как всегда, когда они бывали вместе, молодые люди заговорили о литературе. Петер посвятил Вальтера в свои планы. Он рассказал, что пишет новую пьесу, трагедию из жизни пролетариата, которую он назовет «Фрау Бринкер и ее дочери». Хочет он попытать силы и в романе, действие которого происходит в Гарце, в маленьком городке; он, понятно, имеет в виду свой Нордхаузен. В романе он хочет отразить жизнь тех маленьких людей, мимо которых обычно проходишь, не замечая их. А между тем им знакомы все взлеты и глубины человеческих переживаний не меньше, чем всем другим. Сюжет Петер вынашивает уже давно, но форма ему все еще не дается, он все еще в поисках. Простой повествовательный тон кажется ему нехудожественным, упрощенным; это не его стиль.
Вот с этим Вальтер уже не мог согласиться. Форма определяется содержанием. Всякие судорожные поиски формы, формалистические трюки, ухищрения только портят. Простой повествовательный тон произведения вовсе не означает упрощенность и, уж во всяком
