Когда раздался звонок в дверь, Чарли выполз из крепости и забрал наше мороженное. Мы взяли по четверти мороженого — ванильного для Чарли, и шоколадного для меня. Потом забрались под одеяла и принялись уплетать это лакомство.

— Итак, Очкарик. Ты в порядке? — спросил он, его глаза были на моём лице, когда он держал ложку мороженого перед ртом.

— Да, — сказала я.

— Правда?

— Да.

— Правда?

— Вот в чём дело, — сказала я, облизывая ложку и чувствуя, как горло снова сжимается. — Если только он не захочет переехать в нашу квартиру и не жить с дочерью, я не буду в порядке.

Он сглотнул. — Понимаю.

— Типа, как это сделать? — спросила я, пытаясь скрыть дрожь в голосе, когда представила себе это. — Как смирится с переездом в чужой дом с людьми, которых ты толком не знаешь?

Он не ответил, а просто кивнул и позволил мне выговориться, пока мы ели мороженое.

— И говоря о переезде — мой папа переезжает и не сказал мне об этом. Как можно забыть сказать своему ребёнку, что ты переезжаешь? Даже если для это нормально — не поддерживать с ней связь, разве воспоминания о ней не всплывали бы в твоей голове, например, когда ты говоришь об этом бывшей жене или упаковываешь вещи в её старой комнате?

Чарли поднял свою ложку. — Слушай. Ты знаешь какой я упрямый, но, может быть, тебе стоит позвонить своему папе, — сказал Чарли, погружая ложку обратно в мороженое и зачерпывая ещё один шарик. — Возможно, он именно тот, с кем нужно это обсудить.

— Это глупо, — сказала я, — но думаю, что если я услышу его голос, я разрыдаюсь как ребёнок.

— Разве это так плохо? — спросил он, смотря на меня самым добрым, самым милым взглядом.

Перед глазами снова стояла пелена, поэтому я быстро моргнула и сменила тему. — Мы должны смешать вкусы. Дай мне ложечку ванильного.

Он выглядел оскорблённым. — Ты хочешь, чтобы я поделился?

Я зачерпнула немного шоколадного мороженного из своей пинты, затем положила его в пинту Чарли.

— Вот. Мы оба поделимся.

— Не так быстро, — сказал он, схватив меня за предплечье своей большой рукой и сказал с напускным возмущением: — А что если я не хочу твою ложку?

— О, ты хочешь её, — поддразнила я, подняв подбородок. — Это всё, о чём ты сейчас можешь думать. Ты одержим тем, насколько сильно ты её хочешь.

Его глаза опустились к моим губам, уголки его губ приподнялись.

— Ты маленькая дразнилка мороженого.

Я открыла рот, чтобы сказать: «Как я могу дразнить, когда сама предлагаю тебе…», а потом замерла.

Боже, только Чарли может заставить меня забыть обо всём и начать флиртовать с ним.

Он снова опустил взгляд на мои губы, словно взвешивая что-то в уме, а затем сказал: — Перестань отвлекать меня, я пропущу весь фильм.

Около трех, после слишком большого количества мороженого и ещё двух фильмов, я посмотрела на него и увидела, что он крепко спит. Он выглядел таким милым, что было совсем не похоже на него. Его глаза были закрыты, длинные ресницы тенью ложились на щёки, и на лбу не было ни одной морщинки.

Его губы были мягкими, челюсть расслабленной, и мне захотелось остаться в этом дурацком шалаше из одеял и никогда оттуда не выходить.

Я перевернулась на другой бок и натянула на себя одеяло. Если Чарли спит, то и я тоже могу поспать.

Только это оказалось не так-то просто.

Я закрыла глаза, но каждый раз, когда я это делала, тревоги о будущем и предстоящих переменах в жизни не давали мне покоя.

Теперь, когда они помолвлены, они захотят сразу же съехаться?

Как скоро они поженятся?

Они уедут в медовый месяц и оставят меня дома одну с новой сводной сестрой, которую я знать не знаю?

Мне придётся познакомиться с родителями Скотта? Захотят ли они стать моими бабушкой и дедушкой?

Я открыла глаза, но потом просто уставилась на освещённую телевизором стену и продолжила размышлять. Потому что, как бы сильно я ни хотела просто думать о том, что всё будет хорошо, и надеяться на лучшее, реальность была такова, что всё, о чём я беспокоилась, уже произошло.

Я потянулась к телефону, который лежал рядом с моей подушкой, где я игнорировала его всё время, пока была у Чарли, и перевернула его. У меня было шесть непрочитанных сообщений, и я вздохнула, нажимая на них.

Первые пять были от моей мамы:

Я люблю тебя, Бей. Мы с этим разберёмся.

Позвони мне. Я люблю тебя.

Я поговорила с Чарли и рада, что ты в безопасности.

Я скучаю по тебе. Напиши или позвони, если захочешь поговорить.

Я не смогла дочитать последнюю строчку, потому что мои глаза были полны слез. Я понимала, что вела себя как маленький ребёнок, как жалка неудачница, потому что всё, о чём я мечтала в тот момент — это уткнуться лицом в мамино плечо и разрыдаться.

Я вытерла глаза и увидела, что другое сообщение было от папы.

Твоя мама считает, что ты нуждаешься в разговоре. Звони или пиши в любое время, Бей. Я люблю тебя.

Слезы хлынули градом, и я выронила телефон прямо на ковёр. Даже зная, что это глупо, я не могла перестать плакать. Я лежала в тишине шалаша, охваченная тоской по дому — по нему, по ней, по семье, которой мы когда-то были. Они были в разводе уже много лет, но во мне всё ещё зияла глубокая рана тоски. Жизнь, словно калейдоскоп, постоянно менялась, продолжая находить новые способы бросать меня в пучину меланхолии и ностальгии.

Когда я смогу смириться со всем?

— Бей.

Я почувствовала руку Чарли на спине, но не хотела поворачиваться. Одно дело, когда он видел меня немного расстроенной в Колорадо, но совсем другое — увидеть меня рыдающей. Я прочистила горло и попыталась звучать