– Уже утро, правда? – наконец пролепетал я.

«Верно. И тебе лучше побыстрее встать».

– Зачем?

«Мирай сейчас не в себе».

– Мне-то что? – съязвил я. – С этой Мирай покончено. Мне ненавистна она. Отвяжись.

«Знаешь, перед озлобленным человеком нет никаких преград. Ты и вправду думал, что поломка оружия ее остановит?»

– Что ты имеешь в виду?

«Время идет, колодцы вот-вот заполнятся кровью», – только и сказал Черныш. И до меня тут же дошло.

– О боже… Вот дрянь!

Выжимая из организма остатки сил, я пулей вскочил с постели и, накинув первую попавшуюся куртку и обувь, рванул прочь из дома.

Глава тринадцатая

«Слабый»[48] и эпиграф к человеческому упрямству

«Зачем я бегу?.. – спросил я себя, жадно хватая ртом воздух. Мышцы жгло огнем, а кровь была едкой, как кислота, и она свирепо бушевала внутри меня. Я не останавливался. – Чтобы предотвратить непоправимое? Нет, не так. Я не могу оправдываться лишь желанием не допустить катастрофы. Меня сжигают противоречия, и сейчас во мне нет уверенности в том, что я делаю это ради людей. Вернее, пятьдесят на пятьдесят. Да, я слаб. Потому что по-прежнему что-то чувствую к Мирай. Ненавижу себя за то, что не смог подавить чувства. Но ведь защищать ее от глупостей и опасностей – моя обязанность. Ибо я – первый, кто проявил инициативу в отношениях. В обеих реальностях. Захотел быть с ней, и разве прежние отношения стоят чего-то, если сегодня я могу просто бросить ее на произвол судьбы, даже если она творит кошмарные вещи? Я должен оберечь ее от этих вещей. Успокоить, спасти, как давным-давно… До сих пор не верю, что этого уже нельзя сделать. Черныш был прав: Мирай из настоящего и Мирай из прошлого – один и тот же человек, хоть и с колоссальными изменениями. Может, я всё еще зависим от нее. А может, просто подсознательно пытаюсь уберечь последнего оставшегося в живых близкого человека. Это сейчас не важно. Важно – успеть, пока не стало совсем поздно… Еще и нервы на пределе. Так много всего… С одной стороны – то, о чем думаю; с другой – то, что чувствую. Да уж, бой не из легких. И что же одержит победу? Возможен ли здесь победитель? Не хочу говорить наперед, ведь я не уверен. А чью победу желаю? В том-то и дело, что не знаю. Единственное, чего точно хочу, – это успеть. А всё остальное – лишь, чтобы сильно не переживать. Но, как ни парадоксально, мое сердце разрывается сейчас, и от этого снова больно. Однако я не имею права жаловаться, ибо испытывал боль и посильнее. Главное – не опоздать!»

Где-то параллельно с этим ураганом мыслей я поймал такси и предложил водителю все свои деньги, что были с собой, только бы он доехал как можно быстрее. Сто семьдесят долларов улетит – да в те минуты это было такой мелочью… Молча я поблагодарил Маргарет Прайс за то, что когда-то она взяла меня на работу. Именно из-за нее я смог позволить себе такие риски. И как минимум только ради нее уже можно постараться. Ни за что бы не простил себе горе этой женщины. Если с Мирай что-нибудь случится, Маргарет немедленно впадет в прострацию. Я-то знаю. Подобное уже случалось. И поэтому я больше никому не позволю страдать. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда! Никогда!

Ровно через десять минут я прибыл. Здание школы было спокойно, – похоже, шел урок; что меня удивило – ни криков, ни каких-либо признаков суеты не было. У самой двери входа лежал бычок от знакомых сигарет, а еще лезвие, со следами крови на нем. «Это правда. Она здесь. Но почему всё еще ничего не происходит?»

Я невольно взглянул на время – восемь часов двадцать две минуты. Тишина нагнетала. Я решил не тянуть резину и прошел в здание школы.

Охранник буднично поинтересовался, кто я. Сразу был получен ответ, на что я услышал:

– Мирай совершенно спокойно прошла минут тридцать назад, как обычно. Вероятно, у нее сейчас урок. Расписание висит вон там, можете подождать у кабинета.

Ничего не понимая, я пошел дальше.

Это были те же самые коридоры, которые совсем недавно представлялись мне во сне окропленными кровью. Я не слышал никаких воплей, никакого плача или еще каких-либо звуков. На долю секунды во мне поселилась пугающая неуверенность. «Что, черт возьми, происходит? Почему Черныш намекнул на то, что она действительно… Ничего. Обычный коридор, обычный школьный день».

Призвав на помощь всё свое самообладание, я не стал мешкать и, заключив, что Мирай где-то здесь, направился искать ее. Плевать на страх, плевать на мистику, плевать на всё – нужно отыскать Мирай и убедиться, что всё в порядке, если это в самом деле так. Таков был мой ультиматум.

Я пробродил по всему первому этажу – пусто. Пришла очередь второго.

Не прошло и пяти минут поисков, как рядом с каким-то классом футах в тридцати от меня я увидел Мирай. Немного подрагивая, она стояла спиной, вооруженная кухонным ножом, полностью окрашенным в алый. В один момент она обернулась и просверлила меня самым обыкновенным взглядом из всех – как будто смотрела на маму или прохожего. Она тряслась – но не спускала с себя напускного вида. И спустя где-то полминуты, точно гончая, сорвавшаяся со сворки, ринулась ко мне. Я видел, как необузданно бушует пламя в ее глазах, как кривая улыбка уродует лицо. Оно больше не казалось мне милым. И под левым глазом в свете люминесцентных ламп сиял синяк. Мирай была футах в трех от меня, замахнулась ножом, прыгнула и…

Я что было мочи сжал кулак и в моменте ударил ее прямо по правой щеке. Она отлетела к стене, и окровавленный нож выпал из ее рук. Сам еще не уяснил, что сделал. Меня опалило жаром, и мысль, как искра, сверкнула в голове: «Никогда бы не подумал, что ударю ее».

Поначалу Мирай лежала недвижно, так что мне показалось, будто я перестарался. Но я аккуратно подошел к ней, и от безумной ужимки на ее лице ничего не осталось – Мирай уже вся дрожала и плакала. И то, что я услышал, как только приземлился на колени, повергло меня в ужас:

– Я-я пыталась у-убить Роберта. Я п-почти смогла это сделать…

– Что?!

– К-когда я вернулась вчера домой, мы опять по-подрались. Из-за ружья. А там еще и потеря пи-пистолета вскрылась. Меня так еще н-никто никогда не бил. Я пыталась защищаться… Взяла н-нож на кухне и два раза ударила его – в б-бок и в руку. Б-больше не смогла. Вспомнила маму и ее муки. П-поздно, правда. Роберт вскричал от боли, мама тут