14

Ореол

Отъезд Акте, казалось, не задел императора. Нерон становился все неуязвимее под броней веры в свой божественный ореол, в свое царское величие.

Он окружил себя великолепием, как это сделал бы настоящий Нерон. Деньги были. Их доставляли завоеванные сирийские города. Имущество общин и отдельных лиц, объявленных сторонниками Тита и противниками Нерона, подвергалось конфискации. Артабан, царь Филипп, другие цари, верховные жрецы, шейхи Междуречья и Аравии давали деньги в большом количестве. Нерон мог предаться своей страсти к монументальному строительству. Он восстановил потопленную Апамею, великолепно отстроил ее, назвал Нерониадой. Выстроил там стадион, театр, храм своему гению; и богине Тарате он отстроил новый пышный храм.

Вместе с тем он приступил к осуществлению своей заветной мечты. Скала, которая высилась над Эдессой, по его замыслу, должна была превратиться в гигантский барельеф, который, по образцу восточных памятников, сохранит для вечности черты императора. Обожествленных императоров обыкновенно изображали уносящимися в небеса на орле. Нерон дал скульптору более смелое задание. Он хотел унестись верхом на летучей мыши и требовал реалистического изображения: не приукрашивать его собственных черт; уродливую, жуткую морду и обезьяньи когти оседланного им животного передать во всем их безобразии; все увеличить до исполинских размеров.

Советники императора покачивали головой, находя этот символ слишком смелым. Правда, большая часть населения верила, что летучая мышь приносит счастье, но многие связывали с ней понятие о подземном царстве, о смерти.

Нерон смеялся над этими опасениями. Что – смерть, что – подземный мир? Предрассудок, бессмыслица. Разве он не был, говоря словами известного классика, «императором до самого мозга костей»? То, что он думал, то, что он чувствовал, – это были императорские, божественные идеи, и если его «демон» приказывал ему избрать мотив с летучей мышью, то перед этим его внутренним голосом все возражения были только смешны.

Он был дерзок до безрассудства, как Нерон в годы своего расцвета. Следуя примеру Великого царя парфянского, он приказал – на что не отваживался до сих пор ни один римский император, – чтоб впереди него несли огонь, как символ царского сияния. Затем он велел отчеканить золотую монету, на которой его лицо было изображено двойной линией, – смелый намек на то, что он дважды Нерон, умерший и воскресший, как бог Озирис. С трудом министры уговорили императора отстрочить пуск этой монеты в обращение, они боялись, что двойной Нерон, изображенный на ней, даст насмешливым сирийцам повод к злым шуткам. Но сам Нерон любил эту монету с двойным профилем и часто ею любовался.

Как прежний Нерон публично выступал в греческих городах, так и новый выступал в театрах Самосаты, Лариссы, Эдессы и сиял от удовольствия, когда судья присуждал ему венок. Толпа ликовала, толпа была счастлива видеть своего императора на сцене, а он, окрыленный ее энтузиазмом и чувством своего величия, превосходил самого себя.

Теперь он сам искал общества своего опаснейшего друга-врага, Варрона. Варрон не улыбнулся, когда он доверил ему тайну пещеры. Варрон был покорен им. Варрон знал, что он, Нерон, обладает «ореолом». Нерон заигрывал с ним, искал новых и новых подтверждений того, что этот человек в него верит. Он старался вызвать в нем раздражение, кольнуть его, чтобы уловить в его словах, в его поведении что-нибудь, напоминавшее о мятеже, какой-нибудь намек на прошлое.

Но Варрон оставался смиренным, оставался царедворцем, который счастлив тем, что его величество допускает его пред свои светлые очи. Слова: «Куш, Теренций» – не были произнесены. Нерон нередко нуждался в наставлениях, в подсказках, как надо вести себя в тех или иных случаях. Варрон неприметно давал ему советы. Нерон следовал им везде – только не в присутствии Варрона.

Нерон становился все более дерзким в своих намеках.

Однажды сенатор нашел его погруженным в созерцание золотой монеты с двойным профилем.

– Скажите откровенно, – вызывающе спросил Нерон, – вы не находите этот рисунок слишком нескромным?

– Это гордый, смелый символ, – возразил с непроницаемым видом Варрон, переводя взгляд с оригинала на двоящееся золотое изображение.

Но Нерон-Теренций ответил мечтательно, самодовольно:

– Да, мой Варрон, надо спуститься к летучим мышам, чтобы отважиться на такую мудрую смелость.

15

Бог на летучей мыши

Как бы ни укрепилось на вид господство Нерона, внутреннее сопротивление в стране нарастало. В подвластных Нерону областях жилось нехорошо. Внешне царил порядок, но он достигался произволом и лишениями.

На главных площадях городов поставлены были бронзовые и каменные доски, где пышно, широковещательно перечислялись привилегии, предоставленные Нероном вновь покоренным областям и городам. Но пока это были лишь пустые формулы. Пока присутствие нового императора было сопряжено для маленьких властителей Междуречья с тяготами, гораздо более чувствительными, чем прежние налоги. Князья старались взвалить эти тяготы на плечи арендаторов и предпринимателей. Те, в свою очередь, – на крестьян и ремесленников, которые опять-таки нажимали на рабов; таким образом, все ощущали это новое бремя.

И торговля шла плохо. Рим чинил всякие затруднения на сирийской границе. Караваны, возившие китайские шелка, арабские пряности, жемчуг Красного моря, товары Индии в Римскую империю в обмен на римские изделия, искали других путей. Главные источники дохода Месопотамии иссякали.

Все ждали, что вместе с Нероном придет благоденствие, изобилие, ждали, что, когда страна избавится от римских пошлин и налогов, каждому будет пирог вместо хлеба, вино вместо воды. Но никаких пирогов не было, напротив, даже хлеба стало не хватать, а в вино приходилось подливать все больше воды. Конечно, тот, кто имел дело с Нероном и его приближенными, тот жирел, у того прибавлялось денег и спеси. Таких было немало: его чиновники и поставщики, его солдаты и полиция, те, кто строил для него и его приближенных замки, дома и дороги, те, кто шил