работное место. Вернее, даже не так... Работа сама его нашла, подвернув каличный каблук на сапоге у толстого приказчика. Чернявый паренёк ловко подправил важную обувку, за что был обласкан рекомендательной малявой Кайзелю, хозяину "Мира в сапогах", и крохотным фуфыриком бодяжной водки. По этой маляве Каганович получил колодку подбойщика в будке на Третьей, кошерный стол и койку в подвале у Рахиль, кайзелевской сестры.

Рассусоливаться некогда: с утра стучать гвоздями в подошвы, вечерами виснуть в кабаках, шептаться за бутылкой. В те времена собраться кагалом и не бухать - накликать ворох подозрений, шинкари доносили охранке регулярно. Куда податься активисту? Все жили под приглядом барабанщика-соседа. Маёвки по квартирам исключались, а природа не богата лесом: в степи, как в цирке под софитом. Оставались только кабаки. На первой линии столы не по карману, да и не жаловали там смутьянов. И только под финал николаевских времён большевикам удалось арендовать портняжную мастерскую с потолками ниже человеческого роста на втором этаже "хитрого" дома с Первой линии, тринадцать. Пока же зависали по второсортным рюмочным. Как раз в такой армянской наливайке Каганович повстречал Хрущёва - главную партийную ошибку. За прижимистого Никитку, велосипедиста со щербатым ртом, поручились рутченковские товарищи. Вот тогда-то и случился главный юзовский косяк, перешедший по наследству городу миллиона роз...

***

- Оставь меня, не мучай! - грязная старушенция брыкалась, не желая вставать. - Ну?! Чего я тебе сделала?!

На углу Труда и Зайцева, возле мусорной дыры на месте дома Кагановича, замерзала попрошайка. Было это в декабре восемьнадцатого. Вечерело, когда Индеец, шагнувший за ворота СТО, приметил чёрный куль под фонарём на мёрзлом асфальте. Не поленился, подошёл поближе. Нищенка, всегда собиравшая медяки у ЦУМа и на паперти здешнего храма, лежала пластом, тихо бормотала во сне, хлюпая пьяными губами. Конечно же, он не ушёл, не бросил. Утащил бедолагу за шиворот к ближайшему люку теплотрассы, помог спуститься вниз, оставил тормозок.

- Зовут меня Екатерина, - благодарная бабка крестила уходящую спину, высунувши голову из люка. - Разбудил меня, проснись же и сам. Не спи, а то замёрзнешь! Вставай!!!

***

Очнулся он от сильной качки. Катерок тащился вперёд, зарываясь носом в тяжёлые волны, стонал дизельным Чих-Пыхом, но грёб. Ветер подвывал бесами, хлестал со всех сторон по стёклам рубки ледяной крошкой, намерзал белёсыми потёками по такелажу и палубе, корёжил пятиметровую антенну. Заглушив мотор, Индеец кинулся надевать пробковый жилет на себя и спасательную шлею на Бульку. Пальцы не слушались, беспомощно хватали воздух. Молнии сверкали сваркой, плавя небо до горизонта. Застегнув карабины, он оглядел рубку. GPS потерял спутники. Только старый добрый компа̍с раскачивался в подвесе, удерживая стрелку в меридиане, наплевав на штормы и вспышки.

"Как будто слоняра в ярости пнул кибитку."

Шарах пришёлся по левому борту: тарелки загремели осколками по полу, заскользили от стены к стене в закутке камбуза, а перепуганная Булька забилась под прибитый к полу стол, дрожа всем телом.

"Сейчас бы резиновый плот..."

Но его не было. Как не было и шлюпа.

"Авось не прокатило."

Ещё один удар захрустел деревянными сколами спереди. Чуя неладное, капитан заскользил по трапу вниз, прижав подбородком фонарь.

"Ну теперь точно пи*дец..."

Ту самую латку, слева от форштевня, повело: надломившись, она травила забортную воду. Ползти наверх куда сложнее, чем скользить перилами вниз. Карабкаясь по леденистым ступеням, Индеец в лохмотья ободрал кожу на пальцах, но вылез, перекатился кубарем к рубке.

"Вести преисподней."

У штурвала он даже покурил, внутри можно жить... За мутным стеклом бушевала буря - черти стри̍мили ад.

- Не ссы, лупешка, не самый худший финал..., - Индеец потрепал Булькины уши.

Потом отвинтил крышку фигурной бутылки, хлебнул изрядный глоток и перевёл в положение "SOS" алый рубильник радиостанции.

- Всем, кто меня слышит... Всем. Кто. Меня. Слышит, - Индеец говорил по-русски. - Братцы! Братцы... Нахожусь в Беринговом море, веду буксир. Попал в сильную болтанку. Крепко потрепало, треснули борта у форштевня, травят воду. Не выкачать. Спасательного шлюпа нет. Прыгать за борт в жилете - не вариант, замёрзну в пять минут. В общем... Если вы меня понимаете, если русские... Помяните добрым словом. Помяните Дмитрия. Ладу и.., - отпустив тангенту он пробурчал себе под нос, - б*ядь... Кто я теперь? - снова нажав клавишу, прочеканил чётко, по-левитановски, - меня помяните... Моё имя Игнат. Вроде всё. Я закончил. Оставил маяк на канале. С Богом.

Девятый вал обрушился на каботажника стеной, затрещали борта. Ледяная вода сбила его с ног, швырнула в темноту трюма, приложила головой о шпангоут. Индеец улыбнулся мокрыми губами и затих...

***

- Да с х*ра ли я знаю?! - галстук невыносимо давил на кадык, мешал дышать. - За координатами не ко мне, звоните флотским. Да... Да... Хватит вату катать, жду рапорт к пяти, всё.

Дёня бросил проводную трубку закрытой связи на рычаг. Ещё за обедом, после свекольника перед шницелем, родилась эта мелкая мыслишка. Теперь же, послетрапезная дума "забить на всё" крепла с каждым часом. Серьёзный человек насупил брови, мозгуя вескую причину "для съе*аться".

- Людонька, золотце... Отменяй-ка Вешнепольского, - старомодный селекторный пульт светился, точно гирлянда.

- Хорошо, Денис Олегович а...

- Вот что! Давай сделаем не так. - Дёня перебил секретаршу. - Отменяй всех, не до них вообще. На вояже дела поважнее.

Генеральская дача благоухала цветочными медами. Мурчащие ходаки с Кубани навезли даров на целую роту, забив до отказа