Ощущение возможности ходить, свободно ходить по городу, быть равноправным с другими гражданами, после порядков Совдепии, было исключительно приятное, и кто не пережил этого контраста между моральной подавленностью и внешней хотя бы свободой передвижения по городу, соединенной с чувством защиты и возможностью искать ее у властей, вероятно, не поймет переживаемого мной в тот момент.

Но в это время население уже переживало неприятные дни, так как после падения Казани, Симбирска, Хвалынска фронт стал постепенно приближаться и к Сызрани. Появились слухи о продвижении красных на степном берегу Волги, в пределах Николаевского уезда. Речная Волжская флотилия вела в эти дни бои с красными пароходами всего в 30–70 верстах по реке книзу, и, ввиду серьезности положения, было отдано распоряжение рыть окопы вокруг Сызрани. Для этой цели было мобилизовано население, и можно было видеть лавочников и местных буржуев, нанимающих для работы за себя охотников из чернорабочего люда, на что стояла цена около 12 рублей за день.

Сдавать Сызрань врагу, видимо, в расчет чехов не входило, и потому принимались меры для ее удержания. Сызрань, как охранявшая подступы к Александровскому железнодорожному мосту через Волгу, имела большое значение, так как с отдачей его невозможно было бы удержать Самары и вообще всего левого берега. Однако слухи о неудачах ползли, с Волги передавали о происходящих перестрелках пароходов, и по наименованиям сел было видно, что красные имеют успех. Население, то есть та часть его, которая не желала оставаться в руках красных, стала собираться за Волгу.

В первый же день своего приезда в Сызрань я случайно встретил в чешской контрразведке двух своих приятелей из антибольшевистской организации, бежавших, как оказалось, от арестов в те же дни, что и я.

Ввиду нахождения штабов и центра власти в Самаре, мы втроем решили двинуться туда. Пришлось брать у чехов пропуск на проезд, и, получив его, мы отправились на пароходную пристань, где очередного парохода пришлось ждать ровно сутки, ибо на только что ушедший мы опоздали.

Волга представляла собой тихое зрелище; и кто ее помнил по экскурсиям довоенного времени, дававшим такое наслаждение и отдых всем городским жителям, теперь не узнал бы ее. Она была совершенно мертва. У пристаней стояло несколько маленьких буксиров и с десяток баржей. Часть баржей, пришедших при нас сверху, была полна беженцами западных губерний, попавшими еще на Волгу в течение 1915–1916 годов. На эти баржи они были посажены не то в Казани, не то в Симбирске еще при весеннем владычестве большевиков для отправки их на родину, а ввиду мешавшего по дороге фронта их направили на Саратов, откуда якобы они должны были ехать по железной дороге дальше. Судьбы этих несчастных я не знаю, но вид их и положение было ужасное, более чем тяжелое.

7-го вечером я со своими спутниками попал на шедший вверх пароход, и 8 сентября по старому стилю мы добрались до Самары.

Самара кипела народом. Места, где можно было бы остановиться, абсолютно не было. Гостиницы были все переполнены. В конечном итоге, после долгих скитаний, случайно в одной из грязных, находящихся на берегу Волги у пристаней гостиниц нам сказали, что место можно найти на пароходах, находящихся в распоряжении комендатуры речной флотилии.

Отправившись на пароход «Харьков», стоявший у пристани «Кавказ и Меркурий», я нашел штаб боевой флотилии; там я встретился со знакомыми моряками, тут же давшими нам приют на одном из пароходов, где мы и прожили до момента эвакуации Самары. Вскоре нас зачислили в списки флотилии, дав мне, например, работу по службе связи с береговыми учреждениями и штабом сухопутных войск, где у меня оказались сотрудники по антибольшевистской работе.

Военное управление области было разделено между чехословацким командованием (державшим в своих руках главное командование и управление по оперативной части, железнодорожное сообщение с телеграфом) и штабом Народной армии. Народная армия была организована на добровольческих началах, причем обязательность службы была объявлена на три месяца. Офицерство было мобилизовано. Во главе Народной армии стоял полковник Галкин, находившийся до освобождения Самары в конспиративной организации, поднявшей при приближении чехословаков восстание.

Части, входящие в состав Народной армии и находящиеся на фронте, состояли из нескольких самостоятельных отрядов или групп. Во главе этих отдельных групп в течение лета и осени 1918 года между прочими находились: полковник Генерального штаба Махин, тяготевший к эсерам и командовавший отрядом, оперировавшим к югу и юго-востоку от Самары; затем капитан Степанов, оперировавший под Казанью; подполковник Генерального штаба Каппель на Бугульминской железной дороге. Волжской флотилией командовал мичман Ершов[50], Камской — капитан 2-го ранга Феодосьев[51]; были еще отдельные части Ижевского и Воткинского заводов. Самой популярной частью из вышеназванных был, бесспорно, отряд Каппеля. Каппелевцы признавались всеми самой стойкой и цельной частью, они позже без перерыва защищали позиции вплоть до падения Уфы при необычайно тяжелых условиях, почти раздетыми при сильных морозах, и своим поведением внесли не одну красивую страницу в борьбу за освобождение родины. Вообще почти все, как стоящие во главе боевых частей, так и сами части вели себя с большой доблестью. Во главе чехословаков стоял полковник Чечек, который и считался главнокомандующим всеми военными силами.

К моменту борьбы, в которой я принял участие, начался период неудач. Заняв на севере Казань и Симбирск, а на юге Хвалынск, красные перешли за Волгу и своим движением на Николаевск и Самару обнаруживали стремление перерезать Самаро-Златоустовскую линию железной дороги, отрезав Самару. Одновременно красные двигались от Симбирска по правому берегу Волги, угрожая отрезать Сызрань, а с севера из Казанского района от Чистополя нажимали на ст. Нурлаты Бугульминской железной дороги.

Народная армия оказалась нестойкой, частью из-за плохого обмундирования и полного недостатка снаряжения, пополнявшегося исключительно отбиранием его от красных в бою, частью же благодаря неспайке фронтовых отрядов, формировавшихся по случайным признакам, с приемами времен Керенского, что, конечно, устойчивости и боеспособности не давало. Вследствие этого, несмотря на весьма низкое состояние тогда Красной армии, бывшей лишь в стадии формирования, все же преимущество оказалось на стороне последней.

Чехословацкий корпус, проявивший столько доблести в начале лета, к этому времени начал проявлять усталость; в существовавших у них при частях комитетах появилось разложение, начали учащаться случаи неподчинения боевым приказаниям, стали обнаруживаться разговоры об усталости, о нежелании воевать за Россию, что является обязанностью самих русских и т. д.

Колоссальную роль в этом отношении