в текст, как трещат динамики, заставляя меня вздрогнуть:

— Внимание пилоту! — говорит мужчина на моем языке, но с легким акцентом. — Немедленно откройте люк, иначе будете уничтожены вместе с машиной. Ваш подельник схвачен. Сопротивление бесполезно.

Ругнувшись, надеваю шлем и вижу четыре «осы», висящие в воздухе, и «ястреба». Как же так? Получается, нас вели до зиккурата? Или кто-то сдал Вэру? В любом случае сопротивление бесполезно и бессмысленно. Одно внушает надежду: меня не убили сразу, значит, возможен диалог, и я отвечаю:

— Мое имя Леонард Тальпаллис, я парламентер из Нового Карфагена. Мне необходимо встретиться с вашим главным, у меня важные новости.

— Открывай люк и встречай нас безоружным, лицом к стенке!

— Сейчас.

Перевожу взгляд с панели управления на коммуникатор. Спрятать его? Или показать записи разговоров в доказательство чистоты моих намерений? Пусть остается. Мысленно помянув Танит и Шахара, нажимаю на кнопку, и люк открывается, а я не спеша становлюсь лицом к стене, завожу руки за голову.

Снаружи доносятся голоса, и в салон врываются карталонцы, переговаривающиеся на своем языке, они за моей спиной, и не вижу, сколько их. Чужие руки хлопают меня по карманам, находят пистолет, снимают с пояса нож.

— Я прилетел с миром, — говорю и получаю тычок прикладом в почки, аж в глазах темнеет.

— Нам насрать, — отвечает карталонец. — Насмотрелся на вашего брата. Не держите вы обещаний.

Мои руки сводят за спиной, защелкивают наручники.

— Если вы не выслушаете меня, то по Карталонии нанесут серию ядерных…

Еще удар — с размаха прикладом в спину.

— Заткнись! Мы знаем, и нам насрать. Мы взяли власть в свои руки и не позволим вам ездить нам по ушам, а вашему идолу — пить кровь наших детей!

Кажется, он сломал мне ребро, дышать больно, но продолжаю говорить:

— Я не пуниец, а трикстер. Мой бог — Шахар. Я желаю вам добра, и ваш человек помогает мне не просто так…

— Да заткнись же ты, падла!

Он бьет под колено, я падаю вперед, долбанувшись лбом об ошибвку флаера, и карталонец охаживает меня ногами.

— Говорить будешь, когда тебе дадут слово, а пока — молчи.

Свернувшись клубком, терплю побои, параллельно считываю его характеристики. Парня зовут Кет, он житель третьего уровня, полицейский, его отношение ко мне — ненависть. Даже если применю способности, все равно он будет настроен враждебно. С Кетом еще трое полицейских, все ненавидят меня, потому что я олицетворяю для них врага.

— Кет, — обращается к моему пленителю его сослуживец. — Полегче. Его рано убивать.

— Туда и дорога, у нас есть еще предатель, — оскаливается полицейский, но прекращает меня избивать. — Встать, гнида пунийская!

Выполняю его приказ, кровь из рассеченной брови заливает правый глаз, щекочет щеку. Болят помятые ребра. Каждый вдох отдается болью. Меня выталкивают на улицу, где кто-то делает подсечку, и я снова падаю, но успеваю сгруппироваться. В голове крутятся мысли, как заставить их себя выслушать. Считывать информацию и выдавать? Нет, это разозлит их. Говорить о лучевой болезни? Нет. Покалечат, а результата я не добьюсь.

Меня заталкивают в приземлившегося «ястреба», успеваю заметить, как полицейские поочередно плюют на голову Ваала, и злость на них отступает. Возможно, будет допрос. Если так, есть надежда, что мне попадется более разумный собеседник.

А если нет? Если меня везут на публичную казнь? Уж слишком яростно меня здесь ненавидят. Хорошо, Вэра жив, ведь им ничего не стоило прикончить его.

Мне на голову натягивают мешок, и не вижу, куда меня ведут после того, как приземляемся. Судя по запаху гниющего мусора, мы все еще в зиккурате, оставленном жителями и обесточенном, где никто не убирает. Минут двадцать едем на мобиле, карталонцы переговариваются, но я не понимаю о чем.

Потом идем в темноте коридоров, но через ткань вижу световые пятна — фонари. Звенит ключ в замке, меня толкают в спину и, пробежав пару шагов, налетаю на стену. Снова лязг ключа. Отдаляющиеся шаги.

Меня заперли. Но где? И как долго продержат здесь? Идиоты. У меня, да и у них, каждая минута на счету. Поскольку что так смерть, что эдак, кричу уходящим карталонцам:

— Мне немедленно нужно поговорить с вашим главным, иначе и мне, и вам конец!

В ответ доносится смех и ругательства. Наконец кто-то снисходит до ответа:

— Потерпи. Очень скоро ты испытаешь все то, к чему стремишься — с тебя живьем спустят шкуру, причем сделают это с превеликим удовольствием.

Меряю шагами камеру: четыре шага во все стороны.

А на что я рассчитывал? На горячий прием? Карталонцы понимают, что пунийцы будут предлагать золотые горы, чтобы потом прижать мятежников к ногтю и вернуть себе власть. Такие их действия наиболее логичны. Откуда местным знать, что я лоялен скорее им, чем пунийцам? Как убедить недалеких людей и расположить их к себе?

Так, с мешком на голове провожу, кажется, бесконечность. Перебираю тысячи вариантов, но ни один не выдерживает критики. И когда вдалеке скрипят петли, я готов ко всему: к допросу с разжижением мозгов, какой мне проводил Магон, к публичной казни тоже готов, ведь карталонцы жаждут хлеба и зрелищ.

Меня хватают под руки и долго куда-то ведут. Стягивают мешок, и я ненадолго слепну от яркого света. Когда зрение возвращается, вижу перед собой длинноволосого, совершенно седого карталонца с желтым, изборожденным морщинами лицом.

Мэхка Адори, 68 лет

Уровень 3, ступень 2, полицейский

Физическое развитие: 11

Духовное развитие: 6

Запрашиваю то, что интересует, и получаю:

Отношение: неприязнь (6).

Если добавить пять единиц, будет равнодушие. Тогда возможен вариант, что старик меня услышит.

Смерив меня взглядом, Мэхка говорит:

— Перед тем, как тебя публично казнят, мне хотелось бы, чтоб ты связался со своими, я пошлю их туда, откуда не возвращаются, а потом покажу, как ты медленно и мучительно дохнешь.

Из коридора доносится смех моих конвоиров. Старик, прихрамывая, направляется к двери, закрывает ее, а я, не сводя с его взгляда, применяю способность, увеличивая его отношение ко мне с неприязни на равнодушие.

— Мэхка, ты можешь не верить мне, но я желаю Карталонии только добра, потому что не являюсь пунийцем…

Встрепенувшись, старик смотрит с интересом.

— Откуда ты знаешь мое имя? Я не называл его, и те двое — тоже.

— Я не только не пуниец, но и не вполне человек. Я знаю о каждом многое. Например, что твоя фамилия Адори, тебе шестьдесят восемь