– Спасибо. – Шерстяная ткань тяжело повисает у меня в руках. Смогу ли я объясниться с Энни и Эллиотом? Разве такое можно простить? Я с ужасом представляю момент, когда придется во всем признаться сыну.

– День был длинный. Я доставлю ее домой, – говорит Эди доверительным тоном, обращаясь к Энни, и берет меня под руку. – Ладно, идем, Хелен, моя дорогая.

– Подожди. Можно я просто скажу Энни… – Мой голос дрожит.

– Мне кажется, сейчас не время, Хелен, – возражает Эди с коротким неловким смешком. Ее пальцы сжимаются на моей руке, предупреждая, что не стоит огорошивать Энни новостями.

– Я… я просто хочу сказать, что из тебя получится замечательная мать, Энни. Правда.

Щеки Энни вспыхивают. Она то ли слишком шокирована, то ли слишком смущена, чтобы ответить. С помощью Эди я неловкими пальцами натягиваю пиджак. На плечах ткань ощущается по-другому. Легче.

Энни распахивает дверь квартиры. Внутрь врывается город. Микрочастицы дизеля и жирный запах кебабов, да. Но с ними и кофейный аромат жизни и надежды. Уже закрывая дверь, Энни останавливается, поднимает на меня свои серьезные изумрудные глаза и тихо говорит:

– Спасибо, Хелен.

Моя душа воспаряет. Это уже что-то. Кажется, будто тихие радости жизни, без которых я жила так долго, что успела забыть об их существовании, вдруг снова стали мне доступны.

Эди поворачивается ко мне:

– Такси?

– Нет, – говорю я, желая что-то себе доказать. – Думаю, мне давно пора попробовать прокатиться на автобусе. Что скажешь?

* * *

Три часа спустя я смотрю на зернистое изображение с камеры домофона. Я надеялась, что это Сильви, которая вернулась из больницы и наконец явилась с новостями про Риту, но нет, это не она. И не Эллиот, который не отвечает на мои звонки. Я вижу седую женщину, просто одетую, показывающую полицейский значок в камеру. В груди панический трепет. Хочется убежать вглубь дома и спрятаться за диваном, как я делала в детстве. Звонок повторяется. У меня внутри что-то крепнет. Ты справишься, Хелен. Я делаю глубокий вдох и открываю дверь.

– Никто не пострадал и вас ни в чем не обвиняют, миссис Латэм, – быстро произносит полицейская. – Я пришла сообщить вам о продвижении расследования по делу Армстронга. – Она снова показывает значок и заглядывает в дом. – Можно мне войти?

* * *

После ее ухода я падаю в плетеное кресло в оранжерее, распахнув двери. Меня окружают террариумы – дело всей моей жизни, сияющее созвездие. Из-за ограды доносится звук церковных колоколов, разлетающийся над Челси.

Я верчу в руках визитку, оставленную полицейской, – доказательство того, что мне не приснился этот разговор. Готова ли я поверить, что после стольких лет этот кошмар наконец закончился? Мардж Гривз арестована, сообщила мне полицейская. Подозреваемая сама сдалась в руки полиции после того, как присматривавший за ней работник, который паковал ее вещи к переезду в дом престарелых, обнаружил ружье и старые патроны, спрятанные на чердаке. Предварительное исследование установило, что они совпадают с пулей, которой был убит Дон Армстронг в семьдесят первом году. Гривз сотрудничает со следствием. Да, полиция полагает, что улик достаточно для предъявления обвинения.

Я плохо помню, что еще было сказано после этого. Внутри меня уже что-то посыпалось, как снег, складываясь в осознание: моя мать думала, что Дона застрелила я. И она не только простила меня, но и сделала все, чтобы меня защитить. Даже вернулась в «Лонс», прикрываясь своим «психическим нездоровьем», – современные врачи наверняка поставили бы ей постродовую депрессию или даже ПТСР вследствие глубокого потрясения. Она любила меня так же сильно, как лучшие из матерей любят своих детей. Мама принесла ради меня огромную жертву и ни разу не отказалась от своих слов. Я вспоминаю ее слова: «Ты не должна думать, что это сделала ты. Остальное не имеет значения». Я запрокидываю голову и щурюсь на предзакатное солнце, пока перед глазами не начинает мелькать мамино платье с зеркальными осколками, трепещущее посреди деревьев. Мама медленно оборачивается, посылает мне последний воздушный поцелуй, улыбается, а затем исчезает.

54

Рита

десять месяцев спустя

МОЩНЫЙ ПОРЫВ ВЕТРА пробегает по деревьям, встряхивая весеннюю листву, как пригоршню монет. Рита, на всю жизнь запомнившая список лесных опасностей, перечисленных Мардж, невольно поднимает взгляд. Но никакие ветки не сыплются на землю. В конечном итоге именно Мардж – Мардж! – оказалась самой опасной из всех. Не хуже какой-нибудь бледной поганки. А Рита понятия не имела.

– Секундочку, Сильви. – Она останавливается, чтобы отдышаться, и чует сладкий аромат дикого чеснока. Лес пушится по краям. Рита боится, что вот-вот в него провалится.

– Ты как, мам? – Сегодня у Сильви такие ясные глаза, что в них отражается лес. – Может, тебе присесть?

– Ну уж нет. – Рита бы с удовольствием присела.

Она теперь быстро устает. Но отказывается в этом признаваться. Терпеть не может, когда вокруг нее суетятся. Восстановление тянется раздражающе долго. Она часто просыпается с туманом в голове, который рассеивается только через несколько минут. Приходится постоянно просеивать память, чтобы найти нужные повседневные слова и знакомые имена, как раковины в прибрежном песке. Но иногда ее растревоженное сознание выбрасывает на берег неожиданные драгоценности, давно забытые сокровища: голос матери, запах ее волос, папина борода, покалывающая кончики пальцев. По крайней мере, воспоминания о родителях стали ближе. А на этих выходных она наконец почувствовала, что окончательно возвращается к себе – и к семье, изменившейся так, что не узнать.

– Мне просто нужно немного перевести дух. – Рита застегивает свое бежевое пальто – подарок Хелен, безупречный крой, не хуже тех, которые ей доводилось надевать во время работы моделью, с чудесной темно-синей шелковой подкладкой. – Ты уверена, что мне все это не чудится, Сильви? Это точно не побочные эффекты лекарств?

Сильви смеется, и отголосок этого смеха еще долго тает у нее в глазах. Ее хорошее настроение во многом заслуга Джейка, с одобрением думает Рита. У нее хорошее предчувствие насчет этого лодочника.

– Посмотри вон туда, мам, – шепчет Сильви, указывая на лесную полянку, где расположились Энни и Эллиот, сбежавшие от стариков. Эллиот сидит на бревне, Энни – у него на колене. Уткнувшись подбородком ей в плечо, он с улыбкой смотрит на сверток у нее в руках: Поппи, само совершенство, с черным пушком на голове и голубыми глазами, названная в честь матери Риты. Крошечная ручка тянется вверх, ловя в кулачок свет и тень, листья и небо.

Сердце Риты переполняется нежностью. Малыши обожают лес. Мы рождаемся с любовью к деревьям в сердце, решает она. Это как любовь к