стал бы ученым, но, несомненно, не стал бы разведчиком. <…> Наконец, благодаря исследованиям я мог вырабатывать собственные суждения о положении в экономике, политике и военной сфере, а не только просто получать необходимую информацию, аккуратно ее передавать. Многие мои радиограммы и письменные донесения содержали не только подлинную информацию, но и результаты анализа, проведенного на основе отрывочных сведений. Я всегда был предельно откровенен. Когда я считал, что моя точка зрения или политический анализ были правильны и необходимы, я без каких-либо колебаний передавал их в Москву. Москва также поощряла подобную практику. Мне даже неоднократно давали понять, что высоко оценивают мои аналитические способности. <…> Изучение Японии имело большое практическое значение для моей разведывательной деятельности, но одновременно оно было абсолютно необходимо и как маскировка для нелегальной работы. Если бы я не занимался изучением Японии, то, вероятно, никогда не смог бы занять то прочное положение, которое было у меня в германском посольстве и среди немецких журналистов. Мое положение в посольстве определялось не только дружескими связями с его сотрудниками. Напротив, некоторые сотрудники возражали против моего влияния в посольстве и даже открыто возмущались по этому поводу. Я занял такое положение в посольстве, главным образом, благодаря большой общей эрудиции, исчерпывающим знаниям о Китае и детальному изучению Японии. Без этих знаний, т. е. без моих детальных исследований, никто из сотрудников посольства не стал бы обсуждать со мной своих проблем или спрашивать моего мнения по конфиденциальным вопросам. Многие из них обращались ко мне именно потому, что знали: эта беседа даст им что-либо пригодное для решения проблемы. Никто из них не обладал такими знаниями о Китае и Японии, какие я приобрел в результате многочисленных путешествий и многолетних исследований. Многие из них не имели также той общей политической подготовки, которую я получил благодаря своим связям с коммунистическим движением, начиная с 1924 года. Мои исследования были очень важны и для того, чтобы утвердиться в положении журналиста. Без такого фона мне было бы очень трудно превзойти даже не слишком высокий уровень начинающего немецкого репортера. Благодаря же такому фону я был признан в Германии лучшим немецким корреспондентом, аккредитованным в Японии. Газета “Франкфуртер цайтунг”, на которую я работал, часто хвалила меня и заявляла, что мои статьи повысили ее международный престиж. Газета “Франкфуртер цайтунг” в германском журналистском мире отличалась самым высоким уровнем и с точки зрения содержания статей превосходила прочие газеты. Это не только мое мнение. Так же считали и в германском посольстве, и в министерстве иностранных дел Германии, да и все образованные немцы» (Рихард Зорге. Тюремные записки. Перевод проф. А.А. Прихожаева. Подлинность мемуаров Зорге подтвердили американцам под присягой причастные к делу Зорге прокурор М. Ёсикава и профессор Ё. Икома, осуществивший перевод документа с немецкого языка в феврале — апреле 1942 года).

Важнейшим источником информации «Рамзая» была группа лиц, вращавшихся около японского премьер-министра принца Коноэ, своего рода «мозговой центр», в который входил Хоцуми Одзаки. «Информация, исходившая от группы Коноэ, — пишет Зорге, — касалась внутриполитического курса кабинета Коноэ, разнообразных сил, оказывающих влияние на формирование внутренней и внешней политики, а также различных планов, находящихся в стадии подготовки. Иногда Одзаки представлял экономическую информацию и, в очень редких случаях, общеполитическую и военную. Одзаки иногда встречался непосредственно с принцем Коноэ, но наедине или нет, не знаю. Информация, получаемая им в результате этих встреч, не представляла собой конкретные политические доклады, а отражала лишь мнения и соображения по общеполитическим вопросам, а иногда даже настроение принца Коноэ. Такая информация хотя и не отличалась конкретностью, была чрезвычайно важной, так как давала более глубокое понимание политики японского правительства, чем целые горы подробных фактов. <…> В интересах работы моей разведывательной группы Одзаки использовал двух или трех помощников».

По данным японских спецслужб, сам Зорге поддерживал связи с 52 женщинами. Конечно, прежде всего, для сбора информации — но не только. Обаятельный, остроумный, симпатичный, он умел подобрать ключи к сердцу дамы. Достоверно известно, что у Зорге был роман с женой Ойгена Отта фрау Хельмой. Из-за этой любовной истории советский разведчик едва не утратил наиболее ценный источник информации — посол стал подозревать супругу в измене. Были чреваты разоблачением и другие амурные похождения Рихарда. Например, его увлечение немецкой клавесинисткой Этой Харих-Шнайдер или немецкой коммерсанткой Анитой Мор, с которой его познакомил Бранко Вукелич. В Рихарда была влюблена мисс Джульетта Пигготт, дочь британского военного атташе в Токио генерал-майора Фрэнсиса Стюарта Пигготта: «Зорге? С трудом припоминаю. Я, кажется, играла с ним. Только в теннис. По вечерам? Ах да, кажется, встречалась и по вечерам. Но так, из девичьего любопытства. Это был яркий мужчина, красавчик. Было интересно взглянуть и понять, в чем же его знаменитые в Токио чары. Встречался ли с Зорге отец? Не знаю, хотя почему бы и нет? Хотя между немцем и англичанином разговор мог быть и не самым лучшим и легким. Но все-таки могу сказать главное, что запомнилось: он в теннис играл лучше других, по крайней мере лучше меня… Я от него многому научилась…»

В полицейских архивах Токио хранятся многочисленные записи о выходках Зорге в нетрезвом состоянии. Он мог глубокой ночью, вдрызг пьяный, оседлать мотоцикл и на сумасшедшей скорости помчаться на очередное свидание. Впрочем, подобная бесшабашность не была для него помехой в работе. Даже в пьяных компаниях разведчик не давал повода раскрыть себя. Ивар Лисснер, которому адмирал Канарис поручил проверить Зорге, выбрав момент, подложил ему газету на русском языке. Рихард, выпивший больше пятнадцати порций виски, громко захохотав, ответил, что на этом наречии ничего не понимает.

В мае 1938 года, после шумной вечеринки в отеле «Империал» — излюбленном месте встречи иностранцев в Токио, — Зорге, будучи в изрядном подпитии, сел на свой мотоцикл «Цундап», нажал на газ и, не вписавшись в поворот, влетел в глухую стену. Удар был очень сильным. Зорге получил сотрясение мозга, лишился зубов и с тех пор носил вставную челюсть. При этом он позволил себе потерять сознание только после того, как передал Максу Клаузену секретные бумаги и доллары, бывшие при нём. Клаузен приехал на место аварии по вызову Зорге, переданному через знакомых, не посвящённых в тайную деятельность обоих. Клаузен также успел изъять из дома Рихарда Зорге компрометирующие документы до того, как сотрудники германского посольства опечатали его бумаги.

В целом деятельность резидентуры «Рамзая» нанесла колоссальный ущерб нацистской Германии и милитаристской Японии, где правительство по результатам следствия вынуждено было подать в отставку, а немецкий посол был объявлен персоной non