Кварантия ограничилась наложением штрафа, причем настолько незначительного, что в глазах Фальеро это было равносильно оправданию преступника. Дож был вздорным стариком, со всей нетерпимостью, которую люди его возраста так часто питают к дерзким и непочтительным юнцам; однако дожеская клятва по-прежнему сковывала его по рукам и ногам. Неделя шла за неделей, и в сердце его разгоралась ненависть к венецианским аристократам, которые позволяют себе такие возмутительные выходки по отношению к главе республики, да еще и имеют наглость покрывать друг друга на суде. Из ненависти родилась решимость покарать тех, кто посягнул на его честь; и если закон против них бессилен, то он, дож Фальеро, должен взять дело в свои руки.

Между тем произошло еще несколько событий, укрепивших его в этом решении. Двое уважаемых граждан, один – капитан корабля, другой – некто Стефано Гьяцца по прозвищу Гизелло, начальник Арсенала, независимо друг от друга подали жалобы на прилюдные оскорбления и побои, которые им довелось претерпеть от молодых аристократов. Когда дож (по-видимому, забывший, как он сам обошелся с епископом Тревизо) выразил им сочувствие, но заметил, что даже ему самому не удалось добиться правосудия в подобном случае, Гизелло мрачно пробормотал: «Опасных зверей нужно держать в цепях. А если на них нет управы, их надо уничтожить».

В этот миг Фальеро понял, что у него появился союзник, и весьма полезный. Работники Арсенала были полувоенной организацией, состоявшей из хорошо обученных и надежных мастеровых и, по давней традиции, хранившей личную верность дожу: именно из их числа дожам предоставляли телохранителей для всех торжественных церемоний. Так заговор начал обретать очертания. Решили вызвать беспорядки в городе в ночь на 15 апреля, одновременно распустив слухи о приближении генуэзского военного флота. Тогда и знать, и простые горожане столпятся на Пьяцце, где родственник дожа, Бертуччо Фальеро, с вооруженным отрядом (надо полагать, работниками Арсенала), выделенным якобы для охраны дожа, загодя займет выгодную позицию и будет убивать всех молодых аристократов, какие попадутся ему на глаза. После этого Марино Фальеро провозгласят князем Венеции, а народ, как он рассчитывал, с радостью утвердит этот титул.

История знает бесчисленные примеры, как аристократы восставали против собственного сословия и становились во главе народных движений. Однако мало кто решался на подобное на исходе седьмого десятка или уже находясь, по крайней мере номинально, во главе государства. В таких обстоятельствах приходится исключить обычные мотивы – честолюбие и корысть. Судя по всему, дожем Фальеро двигали всего-навсего злоба и ненависть, жажда мести, переродившаяся во всепоглощающую навязчивую идею под влиянием надвигающейся дряхлости. Не исключено, что Гизелло и его подручные это поняли и воспользовались старым дожем как орудием для достижения собственных политических целей; если так, то Фальеро был не столько вдохновителем заговора, сколько его жертвой. Но даже в этом случае невозможно всерьез сочувствовать человеку, который, достигнув вершины власти, пытается использовать эту же власть для того, чтобы утопить государство в крови и насилии, а заодно и уничтожить само сословие, которому обязан всем. К счастью для Венеции, ему удалось уничтожить лишь самого себя.

XIV в. уже видел два заговора против республики, и оба они потерпели поражение из-за неспособности заговорщиков держать рот на замке. И снова история повторилась. Один из посвященных в тайну заговора, торговец мехами из Бергамо по имени Бельтрам, предупредил богатого клиента, чтобы тот не выходил на улицу 15 апреля. Клиент пошел прямиком к дожу и без всякой задней мысли передал ему предупреждение. Однако реакция Фальеро его насторожила и побудила поделиться сведениями кое с кем другим, кто отнесся к его словам более внимательно. Со схожим предостережением пришел некий Марко Нигро из моряцкого квартала Кастелло, расположенного близ Арсенала – колыбели заговора. Есть основания полагать, что и некоторые другие заговорщики, включая и самого дожа, не проявили должной осторожности. В итоге Совет десяти получил сообщения по меньшей мере из двух, а может, из трех или более независимых источников – и взялся за дело, как всегда, с молниеносной скоростью. Первым делом провели тайное собрание в монастыре Сан-Сальваторе, чтобы изучить свидетельства и установить, замешан ли в этом лично дож. Проверив факты, созвали совет во дворце, на котором присутствовали члены синьории и Кварантии, авогадоры, «владыки ночи», капи ди сестиери и чинкве делла пачи[173]. Примечательно, что двоих магистратов, носивших фамилию Фальеро, – одного из авогадоров и одного из Совета десяти – отстранили от заседания.

В день, назначенный для переворота, приняли строгие меры безопасности. Главы каждого прихода и района вооружили самых верных своих людей и отправили их на Пьяццу. Фактически сформировалось ополчение, насчитывавшее от 6 до 8 тысяч человек и способное справиться с любыми беспорядками. Собрали также отряд из ста всадников, которые по первому зову могли быстро прибыть в любое место города. Тем временем начались аресты, а вскоре последовали и приговоры. Бертуччо Фальеро отделался пожизненным заключением. Десятерых зачинщиков осудили на смерть и повесили в ряд на окнах Дворца дожей, выходящих на Пьяццетту[174]. По иронии судьбы в числе казненных оказался Филиппо Календарио, который сменил Баседжо в должности главного архитектора дворца и вплоть до дня своего ареста работал над южным фасадом.

Когда пришло время решить судьбу самого дожа, Совет десяти не рискнул взять всю ответственность на себя и запросил «дополнение» (zonta): согласно законам Венеции, в особых, исключительных случаях совет мог собираться в расширенном составе, с участием еще двадцати человек. Вердикт, однако, был предрешен: Фальеро даже не пытался отрицать свое участие в заговоре. Он полностью признал свою вину и объявил, что готов понести заслуженное наказание. Приговор вынесли 17 апреля; на следующее утро, в третьем часу от рассвета, старика привели из его личных покоев в Зал Большого совета, а оттуда – на верхнюю площадку мраморной лестницы, которая спускалась с лоджии второго этажа во внутренний двор[175]. С него сняли знаки отличия; дожескую шапку заменили обычной круглой шапочкой. Фальеро произнес короткую речь, попросив у республики прощения за свою измену и подтвердив справедливость приговора. Затем он положил голову на плаху и был обезглавлен одним ударом[176].

Двери дворца, остававшиеся закрытыми во время казни, отворили, чтобы показать тело народу. На следующий день его перевезли на простой лодке в семейный склеп в часовне Санта-Мария делла Паче (между церковью Санти-Джованни-э-Паоло и скуолой Сан-Марко) и похоронили в безымянной могиле[177]. Все имущество Фальеро было конфисковано, за исключением 2000 дукатов, которые он прямо перед казнью попросил передать жене – в знак того, что он ей верит, несмотря на все