блистательному приходу во власть. Такое впечатление, что дерзким побегом из осажденного Тревизо он исчерпал отпущенный ему кредит удачи. Все, что ему оставалось, – беспомощно наблюдать, как республика медленно теряет силы под натиском врага, и заплатить за ее спасение высокую и унизительную цену. Последующие дипломатические усилия Дольфина тоже оказались напрасными. Но вопрос, чего бы на его месте добился другой, более энергичный лидер, остается открытым. Вероятно, не большего, чем Дольфин. Дело было не столько в некомпетентности дожа, сколько в неблагоприятных обстоятельствах, которые по воле судеб сопутствовали его правлению. Так или иначе, он не оставил современным венецианцам веских причин часто вспоминать его имя, хотя саркофаг, в котором его похоронили в церкви Санти-Джованни-э-Паоло, в часовне северо-восточной апсиды, украшен поистине великолепной резьбой.

Своим возвышением Лоренцо Чельси обязан не только тому, что счастливо избежал когтей герцога Австрийского: фортуна улыбнулась ему еще дважды. Вернувшись в Венецию, он был назначен «капитаном залива», иными словами, командиром адриатического флота метрополии, и вскоре отбыл с каким-то поручением, а накануне выборов нового дожа кто-то пустил слух, что Чельси одержал знаковую победу, захватив группу генуэзских корсаров. На волне ликования, вызванного вестью о первом за долгое время венецианском триумфе, весы качнулись в пользу Лоренцо, и даже после того, как позднее обнаружилась ложность известия, новый дож не дал своим подданным никаких серьезных причин пожалеть о сделанном выборе.

Из четырех последних дожей он был третьим, избранным в свое отсутствие (in absentia), – наглядный показатель того, как много времени среднестатистический венецианский аристократ мог проводить за границей. Лоренцо Чельси торжественно вступил в город 21 августа. Этот гордый, высокомерный человек (возможно, пытавшийся компенсировать надменностью относительно скромное происхождение) настолько любил пышные церемонии, что где угодно, кроме Венеции, такое пристрастие сочли бы чрезмерным. Сообщают, что он распорядился укрепить на своей дожеской шапке крест, чтобы старик-отец при виде этого символа веры выказывал ему должное почтение. Кроме того, Чельси собрал великолепную коллекцию чучел зверей и птиц, а на конюшне у него стояли лучшие лошади города.

Коротко говоря, из него вышел именно такой дож, в каком нуждались венецианцы. Парады, шествия и пышные празднества всегда оказывали на них живительное действие, и за краткий период спокойствия, приблизительно совпавший с правлением Чельси, горожане насладились ими сполна. Иноземных правителей, посещавших город, он принимал с необычайной помпой и щедростью. В сентябре 1361 г., когда Рудольф Австрийский приехал заключить мир с республикой (и в знак доброй воли привез с собой злополучных послов, просидевших у него в темнице два года), дож вышел ему навстречу на «Бучинторо», а затем верхом сопроводил по городу, показывая церкви и дворцы, святые реликвии и бесценные сокровища, которыми Венеция славилась на весь мир (не забыв, надо полагать, и об Арсенале). Еще более роскошный прием был оказан Петру Лузиньянскому, королю Кипра, который посетил Венецию дважды – в 1362 и 1364 гг., начав и закончив визитом в город Чельси долгое путешествие по Европе. Как и подобало августейшей особе, король расположился в огромном «византийском» дворце XII в. на Гранд-канале. В то время дворец принадлежал семейству Корнаро; на одном из карнизов, над верхней лоджией, по сей день красуются королевский герб Кипра и герб дома Лузиньянов[179].

Но самым выдающимся гостем Венеции стал Петрарка, который прибыл в город в 1362 г., спасаясь от чумы, свирепствовавшей в Падуе. Его карьера дипломата и политика осталась в прошлом; в награду за обещание оставить республике свою библиотеку он получил отличный дом на Риве[180], где и прожил с семьей своей дочери следующие пять лет, пока вновь не пустился в странствия из-за пустячной обиды, на деле не стоившей внимания, – четверо молодых венецианцев обозвали его безграмотным дураком. Что случилось с его библиотекой – большой вопрос, над которым ученые бьются с давних пор. Под нее было выделено специальное помещение на верхнем этаже собора Святого Марка, но похоже, книги туда так и не перенесли. Возможно, Петрарка отдал их кому-то другому, перенеся свою обиду на весь город. По другой версии, вина лежит на городских властях, которые попросту не поняли, насколько ценен этот дар, и оставили книги плесневеть в каком-нибудь забытом хранилище.

Последнее кажется маловероятным, потому что Венеция уже тогда славилась как центр учености и гуманизма. Но не исключено, что как раз в тот период правительству было не до книг: приезд Петрарки почти в точности совпал с серьезным колониальным кризисом. Из всех колоний республики на Эгейском море самой крупной и значительной был Крит, но сами размеры этого острова всегда вызывали некоторые проблемы. За 160 лет под властью Венеции критяне так и не примирились до конца со своими чужеземными правителями. Среди представителей старинной венецианской знати, перебравшихся на Крит, тоже росло недовольство – в особенности из-за того, что, останься они в Венеции, им были бы гарантированы места в Большом совете, но на Крите во власть было не пробиться: все высокие должности здесь занимали приезжие чиновники, назначаемые от имени республики. Последней каплей (точь-в-точь как в американских колониях Британии четыре века спустя) стало одностороннее введение таможенных пошлин. Неоднократные заверения о том, что эти сборы пойдут на ремонт и усовершенствование местных портовых сооружений, а значит, в отдаленной перспективе послужат на благо колонии, не произвели ни малейшего впечатления на критян. Ведь те, кто принял это решение, даже не подумали посоветоваться с ними заранее; более того, Крит даже не был представлен в Большом совете. И они наотрез отказались платить – до тех пор, пока им не позволят отправить делегацию из двадцати «мудрецов» (savii), которая изложит их жалобы перед властями метрополии. Большой совет не удержался от ехидной реплики: мол, кто бы мог подумать, что в колонии наберется целых двадцать человек, достойных такого звания. Это, похоже, стало роковой ошибкой, последствия которой нетрудно было предвидеть. Вместо флагов святого Марка над Критом взвились стяги святого Тита, покровителя острова, а губернатор-венецианец Леонардо Дандоло был низложен и едва не погиб. Весь Крит охватило пламя восстания.

Но республика по-прежнему упорно недооценивала ситуацию. Она отправила две – одну за другой – официальные комиссии в Кандию, столицу острова, чтобы те объяснили бунтовщикам, как они заблуждаются. Только после того, как второе из этих невыносимо высокомерных посольств было вынуждено бежать обратно на галеры, спасаясь от разъяренной толпы, Великий совет, по-видимому, очнулся. Были поспешно разосланы письма – папе и императору, а также в Венгрию, Неаполь и Геную: всех адресатов призывали отказать повстанцам в поддержке. Одновременно Венеция наняла одного из лучших кондотьеров того времени, Лучино даль Верме