Даже по меркам того времени войско было небольшим, но его вполне хватило. Повстанцев подвел недостаток дисциплины в собственных рядах. Их армия была собрана в основном из закоренелых преступников, которых выпустили из тюрьмы в обмен на неоплачиваемую воинскую службу. Как и следовало ожидать, они быстро взялись за свое и принялись грабить и убивать всех без разбору. В то же время колониальная венецианская знать обеспокоилась растущими политическими амбициями среди греков, которые далеко превосходили их числом. Настроения менялись стремительно, и вскоре многие почувствовали, что дальнейшее сопротивление повлечет за собой настоящую бойню, в которой местные итальянцы наверняка лишатся имущества и хорошо, если не жизни. Они предпочли сдаться. Даль Верме со своими людьми возвратился в Венецию с победой, а восторженное описание последовавших за этим праздничных торжеств оставил нам Петрарка, сидевший во время церемонии по правую руку от дожа:

Людей собралось столько, что и не сосчитать, и собственным глазам не поверить… Сам дож в окружении многих выдающихся особ разместился на лоджии над входом в собор, где стоят четыре коня из позолоченной бронзы, которых древний, неведомый ваятель наделил таким подобием жизни, что кажется, еще немного – и услышишь своими ушами, как они ржут и бьют копытами. Над самою лоджией водрузили пышные, разноцветные навесы, дабы защитить всех присутствующих от жарких лучей послеполуденного солнца… Внизу, на Пьяцце, негде и яблоку было упасть: в церкви, на башнях, на крышах и крылечках, в окнах – повсюду теснились, толпились и гомонили зрители…

По правую руку, в большом деревянном павильоне, собралось четыре сотни дам, великолепно разодетых, – истинный цвет благородства и красоты… Нельзя не упомянуть и об отряде знатных англичан, королевских родичей: те тоже ликовали, празднуя собственную недавнюю победу[181].

Как показали дальнейшие события, радость была несколько преждевременной.

Хотя венецианская аристократия на Крите капитулировала (зачинщиков казнили, а многих других отправили в ссылку), греки продолжали партизанскую войну до 1366 г. Впрочем, к этому времени Лоренцо Чельси уже умер. Его смерть окутана тайной: сохранилось постановление Совета десяти, датированное 30 июля 1365 г., в котором предписывается уничтожить все письменные обвинения против покойного дожа, а его преемнику поручается публично заявить, что эти обвинения были тщательно расследованы и найдены беспочвенными. Предписание исполнили на совесть, так что мы никогда не узнаем, какие преступления вменяли Чельси в вину. Некоторые хронисты намекали, что он был не так невиновен, как хотел внушить народу Совет десяти, и, если бы тому не помешала столь своевременная смерть, ему пришлось бы ответить на обвинения наподобие тех, которые повлекли за собой гибель Марино Фальеро. Может быть, и так; но свидетельств в поддержку этой гипотезы не имеется. Чельси был похоронен с почестями в церкви Санта-Мария-Челесте (ныне снесенной) и публично оправдан по требованию Совета десяти. Поэтому и мы не вправе однозначно признать его виновным, не оставив места для сомнений.

По вопросу, кто станет преемником Лоренцо Чельси, выборщики не сразу пришли к согласию. Кандидатура Марко Корнаро, одного из тех послов, что попали в плен к герцогу Австрийскому, поначалу вызвала возражения. Марко был слишком стар (далеко за восемьдесят) и слишком беден, а значит, не смог бы нести все положенные расходы, сопряженные с должностью, и поддерживать дожеское достоинство на высоте. Кроме того, его лояльность вызывала сомнения из-за чересчур тесных связей с иностранными державами. Наконец, он был женат на простолюдинке, имевшей многочисленных родственников, которые наверняка стали бы вмешиваться в государственные дела. Однако на все эти обвинения Корнаро ответил вдохновенной речью: да, волосы его белы, но он поседел на службе республике, которой готов верно служить и впредь; его бедность – не позор, а, напротив, повод для гордости, доказательство того, что он честен и неподкупен; его дружеские связи с иноземными князьями – естественное следствие дипломатической карьеры и доброй репутации, которая принесла Венеции немало пользы. Наконец, он далеко не единственный венецианский аристократ, женатый на женщине скромного происхождения, а его жена и все ее семейство известны непревзойденной верностью и любовью к родному городу. Эта речь сделала свое дело, и 21 июля 1365 г. Марко был избран дожем.

Его правление оказалось коротким, но мирным и благополучным. При Марко Корнаро угасли последние искры мятежа, тлевшие на Крите; несмотря на давление со стороны графа Савойского, Венеция отделалась от участия в новом крестовом походе против турок (хотя в качестве жеста доброй воли все же пришлось послать две галеры); торговля с александрийскими мусульманами возобновилась – удалось даже уговорить папу благословить это предприятие, пусть и неохотно. Продолжились работы по отделке Дворца дожей: южный фасад обзавелся резными капителями, на восточной стене Зала Большого совета под кистью Гвариенто все яснее проступали очертания рая, а вдоль фриза расположились портреты бывших дожей – в такой хитроумной последовательности, что портрет самого Корнаро очутился непосредственно над дожеским троном.

Но XIV в. оставался эпохой треволнений и перемен, а Марко Корнаро и впрямь был немолод. Рассчитывать на то, что эта передышка, как и жизнь самого дожа, продлится долго, не приходилось. Вскоре все было кончено. 13 января 1368 г. Венеция снова осиротела, а через несколько месяцев после пышного прощания и погребения дожа в Санти-Джованни-э-Паоло вновь грянула война[182].

Новый дож Андреа Контарини был здесь ни при чем: он отличался таким же мирным нравом, как и его предшественник, и еще меньше последнего стремился к почестям. На момент избрания он уже некоторое время жил в поместье близ Падуи, и, когда двенадцать знатнейших его соотечественников прибыли с радостной вестью, чтобы торжественно препроводить его на Риальто, Андреа вначале отказался наотрез. Только после того, как новоизбранному дожу пригрозили изгнанием и конфискацией всего имущества, он наконец смирился и последовал за делегацией. Знай Андреа, какие испытания ему предстоят, он, возможно, предпочел бы изгнание: за последующие четырнадцать лет он, должно быть, не раз пожалел, что не смог тогда настоять на своем.

Первое из длинной череды несчастий, надо признать, оказалось не слишком страшным и не потребовало от республики чрезмерного напряжения сил. Беда пришла в виде восстания в Триесте – городе, о котором Венеция в последние годы вспоминала не очень часто. Он был не таким крупным и важным со стратегической точки зрения, как Зара и другие города, расположенные дальше вдоль побережья. Но с потерей Далмации значение Триеста возросло, как возросло и внимание к нему со стороны таких опасных соседей, как венгерский король,