В избе, как всегда, было дымно и мрачно, хотя в одном её конце горел огонь и у камина на железную решётку установили кремни, чтобы светились.

Лица и фигуры, которые из-за дыма кое-где показывались, освещенные пламенем кремня, все были друг к другу хорошо подобраны. Разбойники один в другого, заросшие, чёрные, загорелые, с порубленными лицами, не много уважения показывали своему пану и вождю – сидели и наполовину лежали, попивая из кубков и иногда дикими голосами отзываясь либо выкрикивая.

Бук бывал строгим с этими людьми, когда дело шло о послушании, знали, что, когда он бывал в гневе, не одного обезглавил, но бывали часы, в которых им позволял обращаться с собой доверительно. Среди них, если бы не гордая осанка и привычка к приказыванию, которые делают человека уверенным в себе и отмечают в нём вождя, – трудно в нём было разузнать пана. Одежду в будние дни имел почти такую же, как и другие, не отличался от них ничем. Обычай также был у него лесной и старого ремесла, речь была такая, как у иных разбойников.

Среди них он чувствовал себя в своей стихии.

Стоял он теперь посреди них, подбоченясь, а кто-то из товарищей сидел, кто-то лежал на земле и на лавках, опёршись на руку. Курп пил пиво, держа кубок в одной руке, в другой – большой ломоть хлеба, намазанный чем-то белым, который жадно пожирал. Бук повернулся к нему.

– Говори же, собачья вера, что ты там слышал? – кричал он.

– Я тебе всё рассказал, – ответил, жуя хлеб, невыразительным голосом, потому что его рот был полон, Курп, – мало их в замке. Меньше, чем когда-либо бывало, а в необходимости старая ведьма, Зуриха, откроет заднюю калитку. Поклялась.

– Если бы в этих негодяях быть уверенным! – воскликнул он. – Зачем двигаться на замок и штурмовать, достаточно было бы подкрасться, подползти, через дверку вбежать, похитить Домну и огонь подложить.

– А сначала углы очистить! – засмеялся с лавки один.

– Есть там чем поживиться, – сказал другой, – замок старый, а в этих старых всегда лучшая добыча. Подвалы полны! Сундуки не пусты!

Бук, казалось, меньше думает о добыче и на неё рассчитывает; речь была только о Домне и о месте.

Думал.

– Что Журиха говорила? – спросил он деда.

– Клялась, что откроет, – сказал Курп. – Она знает, что я могу её погубить, потому что я был там, где мужа своего отравила, смотрел на это… и могу в этом поклясться.

– Бабам верить трудно! – забормотал Бук. – Если бы Журиха не предала!.. Я говорю, только до калитки подкрасться.

– А как до неё подкрасться? – вставил иной разбойник, который стоял неподалёку от пана. – У них день и ночь стража ходит, сам старый встаёт несколько раз и высматривает. Издалека бы увидели.

– Журиха, если такая мудрая и деятельная, – сказал кто-то с лавки, – разве не могла бы людей усыпить… и напоить.

Дед покачал головой.

– Я на бабу особенно рассчитывать не думаю, – прервал Бук, – на что нам это? Нас достаточно, чтобы взобраться на замок, хотя бы калитку не отворила, выломать ворота… поджечь, а лестницы возьмём с собой. Ежели их теперь не достану, то никогда!

– Если захотите, то достанете, – рассмеялся один из более смелых. – Вам Домна, а нам подвалы и сундуки.

Бук равнодушно махнул рукой, не в сундуках было дело.

На несколько шагов он подошёл к постоянно евшему и попивающему Курпу.

– Говори! – сказал он, задумчивый.

Дед стал на него смотреть, ещё не отвечая.

– Людей много? – спросил Никош.

– Сосчитать трудно, – буркнул нищий, – кто их знает. А снуют там из угла в угол постоянно, только видел, что не очень густо.

– Что тут численность значит? – прервал с лавки лежащий. – На одного из тех, что в замке, нас должно быть несколько, потому что всегда защищаться лучше, чем нападать. Если калитку нам не отворят, нужно идти всем до последнего, ворота кольцом подперев. Кто жив! Раз хотите закончить… то надо закончить!

Забормотали иные, поддерживая это предложение. Бук по-прежнему стоял задумчивый.

– С этими людьми я не имею счастья, – сказал он наполовину себе, – столько лет, столько раз пытаюсь, уж я бы других со света сжил и забыл – этих не укусить… Волшебство какое-то!

– Волшебство! Несомненно, что волшебство, – отозвался дед, – но на это есть способы.

Некоторые потихоньку смеялись, поглядывая на нищего, который гордо стиснул уста, почувствовав насмешку.

– Волшебство в том, – произнёс лежащий на лавке, – что дело в бабе. Обязательно захотелось ту, когда на свете их столько.

Он сплюнул, Бук нахмурился.

– Дело не в бабе, – воскликнул он повышенным голосом, – но за мою кровь я мести и крови требую… Самой лучшей местью будет, когда у них её отбиру.

Тихо отозвался один из товарищей:

– Тогда и детей и чужих придется брать! – усмехнулся он.

Никош или не слышал, или притворился, что не слышит, ничего не сказал не это. Его кучка потихоньку бормотала; поглядывали на своего пана и вождя, тайно усмехаясь и показывая пальцами. Курп допивал и доедал.

Ещё двоих человек отправил Бук в деревни Майковец, Вроников и Ласек, чтобы там через своих (так как везде их имели), если бы в Сурдуге подняли тревогу или запалили пучки, не очень кто на помощь пребывал.

Вторжение в замок было назначено на следующую ночь, безлунную и тёмную. Двор Никоша этим радовался. Люди были привыкшими к стычкам и нападениям, находили в них удовольствие, а теперь давно уже их не вкушали. Осточертела однообразная работа около дома. Курп остался на Вилчей Горе, чтобы ко всему присмотреться.

На следующий день все до вечера лежали, не имея много дел, так как, всё, что нужно, было подготовлено.

Только неспокойный Никош бегал по двору, по валам, поглядывал на Сурдугу, говорил сам с собой; заглядывал к челяди, и минуты не отдохнул.

Ближе к вечеру его всё больше стала охватывать лихорадка, заранее вооружился, заострил меч, прикрепил доспехи, и так нетерпеливо ждал темноты, как другие дня ожидают. На данный им знак люди, собранные в кучку, разделившись на две группы, из которых одна должна была предпринять штурм ворот, другая – ждать у дверки обещания Журихи, двинулись по тропинке к Сурдуге с приказом молчать и не греметь оружием.

Хотя ему было срочно, Никош остановил их – в замке виден был свет…

Одного из своих с частью отослав на дорогу, чтобы около ворот произвели шум, рубя их топорами и пытаясь подложить