Так как разбойники имели разные способы приобретения, и нельзя было поручиться, чтобы и теперь на трактах не нападали, был у них достаток всякого имущества.

Вокруг беднели, эти перьями обрастали. Лучшие кони, лучший скот, лучшая одежда на них была видна.

Никош, когда ехал со своим двором, с первейшими землевладельцами мог равняться одеждами, иноходцами и упряжью, только в глаза им не нужно было заглядывать, потому что, как он сам, так и его товарищи, на лбах имели надписи, из чего выросли и чем были.

Шарый усердно старался о том, чтобы Никоша вызвали в полк и на рыцарскую службу, дабы, по крайней мере, в то время, когда его не бывало дома, мог быть более спокойным. Но Бук, который до ссоры и нападения был очень скорый, на войну не спешил. Имел разные способы отказаться от неё.

Когда сначала показался в околице, а знали от Леливов, кто он был, и давние его деяния также наверх вышли, – сторонились люди разбойника, никто с ним на съезде на одной лавке сесть не хотел, ни пить и есть за одним столом.

Но это не продолжалось. Начал обрастать перьями, потом более лёгких приобретал себе кубком, подачками, конями, потому что, то, что легко к нему приходило, легче расточал, и постепенно переходили некоторые к нему. Пускали мимо ушей, что делал зло, а приходили к весёлому и приятному человеку. Осмелился сначала один поехать к Буку в гости на Вилчу Гору, и стал потом расхваливать, как его там приняли и одарили, – потянулись пробовать другие.

Бук, что сам как палец был поначалу, подождав, имел уже приятелей и дружину. А все те, что к нему пристали, уже от этого должны были быть врагами Шарых. По правде говоря, это стягивалось не из лучшего, а из отходов, но всегда громче всех кричит то, что меньше всего стоит.

Леливы, старый Далибор и молодой Флориан должны были с грустью на это смотреть, но не жаловались, так как имели свою гордость. Также вскоре умер Лелива, оставляя после себя сыну Лелов. На Сурдуге ничего не изменилось, а стало более бедней. В чём только навредить и нанести ущерб мог Никаш, не медлил.

А так как границы были забытые и заброшенные, никто их не охранял, – теперь было нужно оборонять. Бук силой врывался в собственность Шарых так, что насыпал курганы недалеко от замка на лугу, который как свет светом к Сурдуге принадлежал. Разрушили их на второй день, дошло до кровавого столкновения, но стражу нужно было держать, потому что ночью прибежали разбойники Никоша с лопатами и то, что было рассыпано, насыпали снова.

То же самое и в лесах на деревьях; где были знаки и кресты на старых стволах, отрывали кору и живое дерево вырубали, а новые в середине пущ вытёсывали и намазывали, чтобы как старые выглядели.

Поэтому нужно было постоянно оспаривать земельные половины.

Никош смеялся и радовался, когда узнал, что в Сурдуге на него жаловались, а когда ему удавалось досадить, хвастался этим, и, когда Флориана не было дома, подъезжал с кучей людей к воротам, останавливался, выкрикивал и насмехался так, что в людях, кто слушал, кипела кровь.

Иногда в него стреляли, но нелегко было до него достать, потому что железа на себе имел достаточно, шлем носил закрытый, без маленького щита не выезжал, а оружия у бока и седла было столько навешено, что на двоих бы его хватило. Те, что бывали с ним, также не боялись никаких ранений.

Как со всем на свете человек должен свыкнуться и сжиться, так и с этим несчастьем все в замке освоились, кроме пана Флориана. Больше, чем это постоянное опасение и бдение, донимал позор, что одному недостойному бродяге, который сюда притащился неизвестно откуда, не будучи местным, – должен был ставить чело в борьбе с ним и не мог его одолеть.

Не говорил он о том, потому что жаловаться не любил, но жизнь его отравляла та забота о жене, которую, хотя всегда в хорошем настроении и весёлой видел, жалел, что должна была жить взаперти и как в тюрьме.

Поэтому он постоянно думал и размышлял о том, как бы однажды избавиться от этого человека и вернуть покой бедной женщине, и молился о том, как о награде Богу, чтобы дал ему победу над врагом.

Не обещалась она так скоро.

IX

Бук знал о всех делах Шарого. Имел он своих людей везде, а, когда иначе достать информацию не мог, нищего, которому у себя хлеб и приют давал, некоего Курпа, отправлял в Мойковцы, а иногда и в Сурдугу.

Этот Курп некогда также забавлялся охотой на дороге, потом охромел и одряхлел, ходил, поэтому, с торбой за милостыней, а так как был болтуном и людей умел развлекать сплетнями и песенками, неплохо ему жилось.

Тот, когда однажды зашёл на Вилчу Гору и в челядной избе веселил собравшихся бездельников, которым пришёлся по вкусу, потому что признали в нём своего, подошёл Бук. Самая любимая его забава была – просиживать со своей челядью в продымлённой комнате и каким-нибудь пошлым разговором убивать время. Курп ему понравился, на долгие зимние вечера звал его к себе, пива для него не жалея.

Итак, заходил сюда старик и сидел охотно, а когда его лучше узнали, стал его Никош туда и сюда посылать, чтобы о чём-то доведался. Старый калека не пробуждал подозрения, знали его издавна, что бродил по околицам. И так сделал из него себе помощника.

Таскался Корп в Мойковицы, во Вроников, а когда там не мог узнать, что было ему нужно, шёл в Сурдугу, останавливался у закрытых ворот, пел, пищал, пока ему, наконец, не отворяли.

Тут также нищего от огня в челядной избе не отгоняли. Давали ему поесть, охотно слушали, что рассказывал, – разбалтывали перед ним не слишком осторожно.

Курп всегда мог тут узнать, куда и на какое время выезжал из Сурдуги Флориан и когда ждали его возвращения.

Также и теперь, когда Хебда вызвал Шарого, а готовились к походу против крестоносцев, Бук был хорошо осведомлён. Он знал о том, что Шарый забрал с собой самых лучших людей и был уверен, что с ними останется при короле и не явится в Сурдугу, пока не закончится война, которая обещала быть долгой и кровавой.

Как раз, когда Шарый спешил в Познань, а потом к королю под Краков, Бук на Вилчей Горе размышлял, как бы воспользоваться его отсутствием.

Осенним вечером