только мучить и видеть страдания других. Именно поэтому глядя на маленькую пленницу, оказавшуюся способной не сломаться, не бояться, не молить о пощаде, «Карлик», ощущая свою низость, слабость, неспособность думать, потому впадал в гнев и просто бил, что было его реакцией, позволяющей почувствовать себя выше ребенка.

Лиза безошибочно определила причину такого поведения, быстро осознав его слабость перед собой, благодаря чему и перестала опасаться чего-то большего, по крайней мере, пока они не дошли до какого-то «жертвенника», о котором эти двое постоянно теперь говорили.

Второй был умнее и продуманнее, он казался ей полностью подчиненным воле первого, но интуитивно видела, что какого-либо влияние Волков оказать на гробовщика был не в состоянии. Что-то другое завладело им, причем имея влияние не постоянное, а периодическое. Видно, было, что Роман человек взрослый с большим опытом, не принимает первенство Волкова своим сознанием, но становится, словно ребенок, при этом, как будто прислушиваясь к чему-то внутри него.

Такое состояние было ей не известно, а значит, не понятно. Иногда она совсем по-взрослому пробовала влиять то на одного, то на другого, ища слабые места, определяя, чем именно она может воспользоваться для достижения своих целей, столкнув их интересы или гордыни. Читатель, наверняка, уже заметил, что будь он сам на ее месте, то смог бы уже ни раз бежать. Возможно, так, но мы же помним, что было главным желание — не бежать, а добиться возмездия…

Если бы у них была возможность следовать по прямой, конечно, имея в виду ровную дорогу, без препятствий, хорошо знакомую, то они давно были бы на месте — расстояние между местом потери «Газели» и интересующим их разделялись не более, чем три — четыре километра. Они бы и дошли быстрее, если бы не водная преграда, которую они уже преодолели, можно сказать, что с трудом и даже с потерями, составляющими сапоги Волкова, которые он поленился нести сам, а заставил тащить, через брод Лизу, чем она не могла не воспользоваться, сделав вид, что поскользнулась и упала в воду. Течение было не таким сильным и быстрым, но если постараться, то нужное впечатление всегда можно создать.

Лизу понесло, она старательно под водой подгребала, в принципе так и могла уплыть, потому что отменно плавала в отличии от Володи, державшего ее за веревку и упустившего ее конец от неожиданности. Такой маневр заставил по холодной реке и не в самую жаркую погоду продвинуться в сторону на несколько сот метров, что оказалось именно тем маневром, который нужно было совершить для точного выхода к «Ореховной».

Этого и по карте нельзя было понять, знали такую подробность, лишь несколько охотников и «отшельники», заканчивающие в это время усилия по доставанию «Газели» из трясины.

Возможно, узнай они, что хотел показать «Лука» между двумя валунами, уже и настигли бы беглецов, но все выстроилось несколько по-иному…

Сапоги были упущены, Лиза водворена на берег, в замешательстве задумавшись: «А собственно, что значит «принести в жертву»?». Саму суть она понимала, но вот тонкости процесса оставались скрыты. Ну, скажем, что бы вскипятить воду, нужно налит ее в чайник и поставить на огонь, а что произойдет с водой и с тем, что в ней находится, и почему — не очень, то есть, в чем выразятся последствия принесения такой жертвы для нее, она не понимала.

Далее ее пытливый ум продолжал поиск ответов, сбивая ее с мыслей о происходящем: «Если так важно приносить жертвы, даже не думая о последствиях и своей судьбе после этого, значит, это настолько важно, что приносимая польза сама по себе должна быть весомее цены испытываемого страха… Только не похоже, что убить человека было хорошим делом! Если так важно принести меня в жертву…, а почему именно меня, я ведь не считаю себя хорошей девочкой? Если так важно и не страшно за то, что будет потом, почему они сами себя не приносят? Наверное, они не подходят… Наверное потому, что уже выросли из возраста, когда это можно делать… Хм… Никогда о таком не слышала от бабушки… Вот свечка в церкви — это бескровная жертва и батюшка говорил, что такие жертвы Богу угодны, а самая лучшая: «жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит!»[27] — вот! «Сердце сокрушенно и смиренно» — что это значит? Интересно, это больно сердце сокрушать? Когда убивать будут, наверное, больно, ведь когда просто бьют — больно…, но ничего, главное за бабушку отомстить, они еще пожалеют!»…

Солнце клонилось к закату, нужно было спешить, поэтому ни выжимать промокшую насквозь одежду, ни тем более, сушиться никто не стал, Волков настолько выбился из сил, что их хватило только на пару подзатыльников Лизе и столько же желчных фраз, закончившихся третьей: «Ничего, скоро прирежу тебя, как барана и дело с концом!». Буквально после этих слов, невдалеке перед ними проревел двигатель, какой-то колымаги с оторванным глушителем. Дороги видно не было, до нее было метров пятьдесят, максимум сто, понимание чего подбодрило негодяев — все выглядело успешно и получалось вовремя. Интересно, что звук этот издавал трицикл отца Иоанна, спешащего на помочь братьям, который был уверен, что все будет происходить недалеко от Полново, поскольку именно оттуда поступили последние вести.

Останься батюшка на этом месте, то можно было многого избежать, но на все воля Божия! Через три минуты трое вышли на дорогу, имея вид потрепанных осажденных воинов, сбежавших из только что освобожденной крепости.

Впереди них в ста шагах возвышалась гора, хотя в общепринятых понятий — высокий холм с довольно отвесными склонами, покрытыми молодой и плотно растущей травой. Самый верный вариант подняться на верхушку представлялся по пологой части холма, расположенной сбоку слева. Волкова посетила легкая нерешительность, смешавшаяся с растерянностью, как будто растерявшись, а может быть, осознав, что именно сейчас нужно будет что-то совершать, он не мог сориентироваться с чего начать.

Роман же напротив держал себя в руках, был сосредоточен и напряжен важностью момента:

— Ну что двинули?

— У нас дров нет!

— Забудь. Ты жрец, тебе дрова не нужны! Я слыша голос «мамы»…, но это не мама! Сейчас он говорит, что действовать нужно быстро, иначе нам помешают… — Смысловский, сказав, последнюю фразу, взглянул на «Карлика» и пробранный до самых пят его неожиданно твердым и злым взглядом, втянул голову в шею. Волков смотрел на него прожигающим насквозь глазами, потрескавшимися лопнувшими сеткой кровавых сосудиков, поверх уже высохшей на коже воды, кое-где оставшейся капельками, выступил пот, глаза его утонули в черных кругах и заблестели,