Но разумно ли вы действуете, с точки зрения вашего тщеславия? Не думаю, и вот почему: вы должны согласиться, что герцог Вильмор глуп и вдобавок он разорился самым дурацким образом; следовательно, он может предложить вам только свое имя. Вы станете герцогиней. Но даст ли вам этот титул личное значение в обществе? Нет. Доставит ли он вам упоение гордости, о котором вы вздыхаете? Не думаю. Наоборот: этот брак принесет вам унижение и разочарование. Унижение — потому что полное ничтожество герцога помешает ему поставить жену в обществе таким образом, чтобы к ней относились с уважением, как это подобает женщине, носящей громкое имя; разочарование — потому что герцог Вильмор, вероятно, съест и ваше большое состояние так же по-дурацки, как он съел свое; и вместо того чтобы удовлетворить своему огромному честолюбию, вы разоритесь, будете смешны в своем тщеславии и встретите пренебрежение». Не говорил ли я вам это, милая Жозефа?

— Да, говорили. Но необходимо напомнить вам, что вы прибавили: «Не правда ли, сударыня, вы хотите занять положение, которое бы открыло вам доступ ко двору, в посольство, в высший свет, этот желанный рай для всех буржуазок? Желаете ли быть принятой там не из милости, а по праву, которое вам даст замужество? Одним словом, желаете ли узнать все радости гордости? Выходите замуж за меня: соединим мою опытность и ваше богатство, и сейчас же после свадьбы я, по праву старшего секретаря посольства, представлю вас ко двору неаполитанского короля. Раньше чем через полгода благодаря вашему богатству, моему уму и могущественному покровительству князя де Морсена, вы сделаетесь графиней; а раньше чем через год — женой французского посланника при каком-нибудь германском или итальянском дворе, через два-три года — женой посла; а потом, кто знает, быть может, женой министра иностранных дел или женой министра-президента совета». Вот ваши слова. Ваша дерзкая уверенность в себе должна была показаться мне безумной; но ничуть не бывало. Я часто по инстинкту угадываю характер человека и его будущее положение. Итак, я поверила вам и порвала с предполагавшимся браком. Через полтора месяца после нашей первой встречи мы поженились.

— Ну и что же, милая Жозефа? Ошиблись ли вы, поверив мне? Разве вы не графиня, не жена французского посланника в Бадене и не настолько уважаемы, что вот даже сегодня его королевское высочество принц будет обедать у нас? Послушайте, скажите откровенно, думаете ли вы, что ваш глупый герцог Вильмор мог дать вам подобное положение? И, кроме этого, не оказался ли я настолько бережливым, что, имея лучший дом в Бадене, мы далеко не тратим всех наших доходов? Поистине, моя дорогая, возврат к прошлому, цели которого я не понимаю, должен, по крайней мере, вас развеселить; вы видите, как я свято исполнил свои обещания; и такое странное, такое новое для меня обращение меня все более и более удивляет.

— Но не менее странно, не менее ново и то, что я была унижена, поднята на смех, тогда как везде до сих пор меня всегда уважали.

— Вы унижены, вы подняты на смех? Хоть убейте, не понимаю ни одного слова!

Г-жа Дюкормье горько улыбнулась и ответила ледяным тоном:

— Вы человек такой редкой ловкости, что ваши дипломатические успехи меня не удивляют. Всякий другой на вашем месте и в особенности подобно вам одаренный, то есть молодой, умный, любезный и с очаровательной наружностью, — всякий другой, говорю я, задумав жениться на мне из-за моего богатства, сделал бы непоправимую ошибку: старался бы меня соблазнить, притворившись страстно влюбленным, зная, что женщины моего возраста всегда поддаются на эту удочку. Вы были слишком тонки, чтобы сделать подобный промах. Вы очень проницательны и догадались, что признание в любви от вас, двадцатишестилетнего молодого человека, возбудило бы во мне жалость и что вы навсегда проиграли бы в моих глазах. Поэтому со смелостью и верным взглядом на дело, показавшими мне ваше истинное значение, вы сказали мне: «Сударыня, вы горды и богаты, я беден и честолюбив; поженимся и в широких размерах удовлетворим вы — вашу гордость, я — честолюбие».

— Ну и еще раз спрашиваю, разве ваша гордость, а мое честолюбие не достаточно удовлетворены? — воскликнул Дюкормье. — Не хотите ли вы упрекнуть меня за то, что я угадал в вас женщину с большим здравым смыслом и слишком умную для того, чтобы обмануться моими влюбленными вздохами? Скажите же на милость, с какой целью вы возвращаетесь к прошлому?

— Я напоминаю о нем, потому что оно представляет ужасный кошмар с настоящим. Последняя цитата, самая важная из всех, покажет вам это.

— Послушаем ее.

— Не сказали ли вы мне, когда мы строили планы о нашей совместной жизни: «Сударыня, я сейчас подойду к самому щекотливому вопросу с моей обычной откровенностью. Моя молодость должна внушать вам опасения. Вы должны думать: «Мой муж в его летах будет иметь любовниц, что вызовет неприятности, и я в этом браке, вместо удовлетворения гордости и тщеславия, найду одни оскорбления, стану смешна…»

— Действительно, милая Жозефа, я говорил это. Но разве я не прибавил, что, хотя я и молод, но так рано начал любить и так много любил, что совершенно пресытился в этих страстишках и в этом отношении я пятидесятилетний старик, что у меня только одна страсть — гордое честолюбие? Одним словом, не поклялся ли я, что вы никогда не будете в неприятном положении жены, которую муж компрометирует изменами? Ну-с, скажите откровенно, нарушил ли я данное слово? Позволил ли я себе малейшую вольность, малейшее легкомыслие? И божусь, моя дорогая, что в этом я не приношу вам ни малейшей жертвы.

Г-жа Дюкормье пристально взглянула на Анатоля и сказала ему:

— А графиня Мимеска?

— Графиня? — воскликнул Дюкормье с глубоко изумленным видом. — Вы ревнуете к графине?

— Я думала, что дала вам до сих пор достаточно доказательств в моем здравом смысле, чтобы не выслушивать в мои годы упреков в ревности к молодой очаровательной женщине.

— Позвольте, Жозефа, я…

— Я ревнива, сударь, только к одной вещи, сударь: к моему достоинству и самолюбию, если вам угодно. Мне нет дела, если вы имеете тайных любовниц; но я никогда не потерплю, чтобы вы заставляли меня играть смешную роль. И в особенности не позволю, чтобы вы скомпрометировали и, быть может, погубили наше положение прискорбным неприличием. Вы французский посланник при этом чопорном дворе и поэтому должны быть очень сдержанны и осторожны. Было бы очень неприлично и, повторяю, очень опасно для вашего дипломатического будущего публично рисоваться своими претензиями на благосклонности графини Мимеска,