Извозчиков по большим городам было множество: ведь общественный транспорт, сначала в виде примитивных телег-линеек, а затем медлительных конок и омнибусов, появился поздно. В одном Петербурге в середине 90‑х годов было 20 тысяч извозчиков!

Кучера и извозчики, как и ломовики, отличались внешним видом, почти официально узаконенной униформой. Тело покрывал синий суконный двубортный «волан», длинный двубортный кафтан на крючках, с широким запахом и без воротника. На спине и ниже он толсто простегивался ватой: у седоков была дурная привычка подгонять извозчика носком сапога под свисающий с козел зад или тычком трости в спину. На право извоза полагалось брать разрешение в городских органах власти, и вместе с ним выдавалась жестяная бляха с номером; ее пришивали на правом плече, немного сдвинув на спину, чтобы номер был виден и седоку, и прохожим, на случай принесения жалобы. В таком волане, подпоясанном красным кушаком, извозчик выглядел монументальным; в России любили толстых кучеров, восседавших на козлах, как идолы, и под волан они надевали «толщинку» – простеганную безрукавку. Разумеется, «ваньки» обходились обычными армяками. На руки кучера и извозчики натягивали голицы, длинные белые кожаные рукавицы. Летом на голове была особая ямская шляпа с невысокой развалистой тульей, охваченной широкой лентой с медной пряжкой, и с узкими, круто заломленными с боков полями, а зимой носили ямскую шапку с низеньким барашковым околышем и широкой суконной или бархатной развалистой тульей с четырехугольным верхом. Щеголи затыкали за ленту шляпы или за околыш шапки павлиньи перья. И опять-таки нищему «ваньке» это было недоступно: «Не по Сеньке шапка».

Возчик же был, как и «ванька», обычный крестьянин, отправлявшийся зимой в обоз: в привычном армяке, а в лучшем случае в овчинном долгополом тулупе, в лаптях с онучами, в овчинном малахае. Зимой ездили возчики потому, что летом крестьянин занят в своем хозяйстве, да на русских дорогах большой клади на телегу не нагрузишь, а иначе не заработаешь. А зимами обозы в десятки возов шли напрямик, по временным зимникам – по покрывшимся толстым льдом рекам, через замерзшие болота, по просекам через леса. И щегольства во внешнем облике не требовалось, а нужно было одеться тепло, но легко, потому что всю долгую дорогу шел возчик рядом с нагруженным возом – и чтобы лошадь не нагружать, и чтобы, если понадобится, подпереть воз плечом на косогоре или подъеме. А случись – лопнет веревочная завертка, которой оглобля привязана к головкам саней, воз опрокинется, или еще какая незадача постигнет – широкий тулуп или подпоясанный кушаком армяк с широким запахом сам соскользнет с плеч, и, оставшись в легком зипуне или коротеньком ладном полушубке, возчик примется за работу. На долгом пути в сотни, а то и тысячи верст много таких аварий приходилось переживать. Прикиньте-ка по карте расстояние от Кяхты на границе Бурятии, где возы нагружались китайским чаем, до Ирбита на Среднем Урале, где чай сдавался купцам-оптовикам на знаменитой ярмарке, или хотя бы от южных вятских уездов или Казани, где нагружались сани овсом, и до пристаней в среднем течении Северной Двины – какова путина! Появление железных дорог подорвало крестьянский извоз, но не уничтожило его: к железнодорожным станциям и речным пристаням по-прежнему приходилось доставлять грузы гужом. И прозвище крестьян-извозчиков было гужееды: в долгом пути с тяжелыми грузами (на сани обычно накладывали 20 пудов) сыромятные гужи хомутов часто рвались, и заскорузлые мужицкие пальцы не раз вязали их узлом.

Заработки этих гужеедов не шли ни в какое сравнение с затраченным трудом в мороз и метели. Например, вятские мужики возили овес из Орловского, Котельнического и Глазовского уездов Вятской губернии до пристаней Подосиновской, Ношульской, Быковской. При перевозке к Ношулю и Быкову в 1840–1850‑х годах за пуд груза плата была 16–18 копеек, редко доходя до 20–25 копеек. Воз обычно грузился 20 пудами, так что возчик получал от 1 рубля 20 копеек до 4 рублей. Расходы же в пути составляли: овса лошади четыре-пять пудов на 1 рубль 20 копеек, сена четыре-пять пудов на 40 копеек, хлеба себе 1 пуд – 50 копеек. Всех расходов не менее 2 рублей, т. е. крестьянин большей частью ездил себе в убыток. «Но (по словам современника) он ездит только для того, что лошадь кормить и самому кормиться нужно было бы и без поездки на пристань». Вологодские крестьяне возили грузы в Ярославль, Рыбинск, Петербург, Казань, Галич, Нижний Новгород. Цены за провоз примерно были такие же, как при поездке из Орлова к вологодским пристаням: в Казань по 17–20 копеек с пуда, в Галич – 17–20 копеек, в Нижний – 25 копеек серебром. Обратно брались товары до Устюга по 30 копеек с пуда. За зиму делалось несколько поездок, до Казани и Нижнего две, так что в отлучке из дома крестьянин находился до 12 недель. Выручка на работника была немногим более 65 рублей, расходы 58–60 рублей, чистого барыша около 6 рублей, т. е. по 50 копеек в неделю, по 7 копеек серебром в день. Но все же это была возможность заработать, так что извоз был весьма распространен. Из Пестовского общества Трегубовской волости Сольвычегодского уезда с его 886 работниками в извоз отправлялось 58 человек. Но нужно учесть, что извозом мог заниматься не всякий, а преимущественно имеющий двух лошадей, т. к. хотя бы одна лошадь к весенним работам должна была быть отдохнувшей. Впрочем, извозом занимались и однолошадники.

Еще чаще занимались крестьяне извозом поблизости от своей деревни, в своей или соседней волости. Перевозили бревна с лесосек к пристаням, лесопильным заводам или сплавным рекам, возили жерди – все, что подворачивалось. В начале книги уже приводились фрагменты из воспоминаний князя Г. Е. Львова, где он описывает своего знакомого возчика и его труд. Заработок этот был в полном смысле слова копеечным: несколько копеек с тяжелого бревна. В интереснейших дневниках тотемского крестьянина А. А. Замараева поездки «по бревна», например, значатся в январе 1912 года 3, 4, 13, 19, 20, 21, 24, 30 числа. Заработок составлял от 45 до 90 копеек, тогда как пуд сена стоил в ту зиму 25–35 копеек, овес – 54 копейки, ржаная мука – 1 рубль 30 копеек, да податей пришлось уплатить по 3 рубля 5 с четвертью копейки с души.

Вот как в начале ХХ века современник оценивал итоги неквалифицированных крестьянских заработков вроде извоза или сплава леса: «Работа в нынешнее время стала для крестьянина не наживой, а разорением всего хозяйства. Лошадь к весенним домашним работам являлась измученной в лесу, чуть-чуть живой, хлеб съеденным, удобрения от лошади нет, нажитые деньги в долгую зиму прошли незаметно кое-куда, и оставался у рабочего человека к концу работы тот же стяг