Вот все, что мне известно.

— Не так уж мало. Значит, их расстреляли на станции Айдин?

— Вполне возможно. Во всяком случае, так говорили знакомые мне офицеры. Они называли какого-то Фунтикова. Эта странная фамилия осталась в памяти. Какое-то важное лицо.

— Председатель закаспийского эсеровского правительства.

— Да, да, нечто подобное. Он лично расстреливал комиссаров, рубил шашкой. Я прошу сохранить мне жизнь...

— Вы дали ценные показания, и вам не о чем беспокоиться. Мы все проверим.

Ого, не так уж они аполитичны, эти английские пилоты! Оказывается, осведомлены обо всем. Даже о Фунтикове слышали.

— Фунтикова я тоже знаю, — сказал Киров. — Ничтожный эсеришка, садист. На его совести смерть народного комиссара труда Туркестанской республики большевика Полторацкого. В прошлом году Фунтиков расстрелял девять ашхабадских комиссаров. С нами не миндальничают, не задумываются об ответственности перед международной общественностью. А мы отпустили Спиридонову, Локкарта, говорят, видели Блюмкина в кабинете Троцкого. Когда в Питере рабочие хотели ответить массовым террором на убийство Володарского, Зиновьев и Лашевич запретили своей властью членов ЦК массовый террор. Ильич, когда узнал об этом, пришел в страшный гнев. Знаешь, что он сказал: «Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров»... — Сергей Миронович был взволнован. — С иностранной шантрапы нужно снять вето дипломатической неприкосновенности. Попадись мне этот Тиг Джонс, я сам расстрелял бы его, как бешеную собаку. Думаешь, вот эти мерзавцы, очутившись на той стороне, перестанут делать налеты на Астрахань? — Кивнул он в сторону английских пилотов. — Как бы не так!

— Ты прав. И все-таки их нужно отпустить. Наша задача сейчас — отнять солдат у Антанты. В таком большом деле издержки не исключены.

Пилотов отпустили. Но Киров не успокоился. Он пришел в негодование, когда узнал, что Куйбышев участвовал в воздушном бою.

— Сюда приезжает командующий Туркестанским фронтом товарищ Фрунзе, — сказал Киров, — все ему расскажу, пожалуюсь, попрошу наказать...

— Фискалить на товарища собираешься?

— Да! Если товарищ ведет себя несолидно.

— Михаила Васильевича моей несолидностью не удивишь: когда брали Уфу, он сам с винтовкой пошел в атаку, повел за собой полк. Ну и попало ему от Ивана Кутякова! Так что не старайся меня воспитывать. Знаешь, что говорил Жан-Жак Руссо по этому вопросу? Величайшая ошибка при воспитании — это чрезмерная торопливость.

— У Жан-Жака был вагон времени, а нам приходится воспитывать в бою, в самый разгар атаки: действуй как я!.. Вот ты, Валериан, Цицерона читаешь, скажи, почему утвердилось представление о воспитании сугубо школярское: воспитывать — значит читать назидательные лекции.

— Твой метод мне больше нравится.

Фрунзе совсем недавно назначили командующим Туркестанским фронтом, который еще только создавался. Этот фронт должен восстановить связь с Туркестаном и добиться решительных побед Красной Армии в Средней Азии. Куйбышев думал, что военная судьба может надолго развести его с Михаилом Васильевичем, и загрустил.

Фрунзе приехал под вечер. Сразу же потребовал доложить обстановку. Узнав, что городок Черный Яр находится в окружении отборных войск Деникина, что Черноярский гарнизон второй месяц терпит лишения, но стойко держится, Фрунзе решительно произнес:

— Едем в Черный Яр!

Киров и Куйбышев засомневались.

— Но туда прямо-таки невозможно пробраться. Мы не имеем права подвергать вас...

Михаил Васильевич вспылил:

— Да если бы было легко пробраться, нам незачем было бы пробираться туда! Нагрузите пароход боеприпасами, оружием, продовольствием, отдайте все, что есть, последнее... Действуйте немедленно, сейчас же!

Киров и Куйбышев поняли: возражать и отговаривать бесполезно. Пароход нагрузили. Он тихо поплыл по ночной Волге. Фрунзе, Куйбышев и Киров не уходили с палубы, и капитан не решался просить их сойти вниз в каюту. Конечно же командующему фронтом и двум членам Реввоенсовета армии не следовало бы рисковать собой. Особенно в такое тревожное время. В случае их гибели Астрахань окажется без руководства, по сути обезглавленной. Ну а что касается военной стороны дела, то они действовали явно не по уставу.

Но все трое знали: уставы еще только создаются в огне гражданской войны, а обстановка подчас складывается так, что самому нужно хватать винтовку и бежать в атаку впереди полка или вот так, с малыми шансами на успех, плыть по Волге, по которой за последнее время никто не плавает.

Черный Яр находился между Царицыном и Астраханью. Он являлся тактическим ключом к Астрахани, и обе стороны это хорошо понимали. Вот почему Деникин бросил сюда офицерские полки, конницу Улагая, Мамонтова, английские аэропланы.

Пароход плыл в густой черной синеве. Он держался левого берега, переходя от одного песчаного островка к другому, стремился слиться с ночью. Все ближе, ближе к астраханскому Вердену, как назвал Черный Яр Деникин, когда его интервьюировали иностранные корреспонденты.

Когда пароход, круто повернув, пошел к правому берегу, их заметили. Противник стал садить по пароходу из пушек. Снаряды рвались у бортов, летели щепки. Капитан проделывал чудеса маневрирования, стремясь увести суденышко от очередного снаряда. И ему это как-то удавалось. Он то приближался к берегу, то стремительно отходил от него.

Черноярцам непонятно было, из-за чего среди ночи всполошился противник. А когда увидели пароходик, смело идущий к ним, а на палубе Кирова, Куйбышева и Фрунзе, то не поверили своим глазам.

Пароход врезался в песок. Началась разгрузка под беспрестанным обстрелом. Не умолкали исступленные крики «Ура!» красноармейцев, приветствовавших командующего и членов Реввоенсовета.

В штабной домик, куда их провели, набилось столько командиров и комиссаров, что ступить было негде.

Командовал черноярским участком фронта Нестеренко. Бывший царский полковник. Его очень любили красноармейцы. Куйбышев выдвинул его на пост командующего Царицынской группой. До этого Нестеренко был неприметным уездным военкомом. Но стоило Валериану Владимировичу несколько раз поговорить с военкомом, как понял: имеет дело с человеком рассудительным, политически надежным, храбрым.

Был он с виду очень суровым. С нахмуренными выгоревшими бровями и сердито двигающимися рыжеватыми усами. Но в каждом его слове, во всем его поведении угадывались та прочность, та особая уверенность в себе, которые с неудержимой силой притягивают всех, кто слабее духом. Как ни странно, Нестеренко (так всем казалось) любил войну. Он любил своего коня и