— Да? — Вера Афанасьевна оживилась. — А я как раз сегодня почти ничего и не делала, разрешила себе побездельничать.

— Значит, не уставшая, а задумчивая.

— Вот это очень может быть, я перед тобой книжку читала, хотя столько дел…

И действительно, на даче было очень много дел, и Вере Афанасьевне не помешала бы пара дополнительных рук, причем желательно мужских. Конечно, Елена Федоровна не стала говорить, что сын соседки, привезя внучку, мог бы остаться здесь больше чем на пять дней и помочь матери по хозяйству, но зачем бередить раны? Елена Федоровна за это всегда немного жалела Веру Афанасьевну, как могла подбадривала ее и с удовольствием делала разные мелкие одолжения. В последнем случае нужно было быть очень аккуратной, потому что Плакущева не могла терпеть ни малейшей жалости к себе. У нее всегда все было хорошо.

Они обе вздохнули, как если бы каждую из них что-то беспокоило. Потом Елена Федоровна будто бы спохватилась:

— Я же с собой принесла шоколадную колбасу. Мы вчера делали, и, по-моему, вкусно получилось. Давай пробовать.

— Что они там? Общаются? — поинтересовалась Вера Афанасьевна об Аллочке и Лизе.

— Да, что-то уже придумали, бегают, суетятся. Мне очень нравится, как дружат наши девочки. Они очень хорошие у нас!

— Это правда.

Женщины ели нарезанный на кусочки десерт и пили кофе.

— Представляешь, вчера Аллочка спросила меня, мол, бабушка, а какая твоя самая главная мечта? — сказала Вера Афанасьевна. — Между прочим, действительно вкусная колбаса.

— А ты что?

— Я ответила, что хочу, чтобы у тебя, у папы и мамы было все хорошо. А она говорит: так не считается, какая у тебя мечта для себя?

Соседки рассмеялись. Впрочем, эта сиюминутная вспышка смеха быстро погасла, лицо Веры Афанасьевны неожиданно сделалось серьезным.

— Она видит, я одна-одинешенька. Ей жалко меня стало — вот поэтому и спросила. Она умница, все чувствует, но лишнего никогда не скажет, чтобы не причинить боль… Хотя… я совсем не даю повода, чтобы меня жалеть, и чего это она меня жалеет? Я ведь и так не хандрю, а уж летом, когда дача, и Аллочка приезжает, так у меня вообще все просто великолепно.

— Это она так заботится о тебе. Позволь ей это делать.

— Да я и не против. Она мне здорово помогает и в огороде, и на кухне. Уж очень любит в доме делать генеральные уборки, от матери научилась. И ты знаешь, я не очень люблю там всякие «сю-сю», а тут Аллочка подойдет, прижмется, приучила меня к этому.

Елена Федоровна подумала, что хотя в ее доме и не любят приторности в общении с детьми, однако ведь это совсем не исключает того, чтобы приобнять и сказать ласковое слово. Она не понимала, как можно быть матерью (или бабушкой, не важно) и не прикасаться к своему чаду в порыве нежных чувств, ведь в этом и состоит смысл материнства. Настолько не понимала, что по молодости осуждала таких женщин за жестокосердие. Разве можно жить, чтобы время от времени не обнимать и не целовать своего ребенка? Не иметь такой потребности для Глебовой было нечто противное самому существу женской природы. Ничто не могло быть главней и выше детей. Только они являлись центром вселенной под названием Семья, поэтому каждый из них обязательно должен быть доласкан. И здесь не имеют никакого значения собственные пристрастия, любимчики или нелюбимчики — доласкан, и все.

Елена Федоровна вернулась обратно в разговор, когда Вера Афанасьевна вспоминала историю из юности своего сына.

— Он стоит передо мной весь испачканный, помятый, видно, что ему крепко досталось. Мне его ужасно жалко, хочу обнять, но не могу. Я его, конечно, не ругала, а, наоборот, всячески подбадривала, но обнять — не обняла.

Елена Федоровна поняла, что, вероятнее всего, Вера Афанасьевна впервые об этом говорила кому-либо, что тут же подтвердилось.

— Сколько раз после хотела поговорить с ним, не держит ли он обиду на меня за это, но все никак. А поговорить бы надо.

— Обязательно поговори, не откладывай.

— Что-то у нас грустный разговор получился… Ты скажи…

— Нормальный разговор, хороший.

— Ты скажи, как у вас с праздником продвигается?

— О, это тайна за семью печатями. Скоро все сама узнаешь, — ответила Елена Федоровна. Она понимала, куда клонит Вера Афанасьевна. Наблюдательная соседка не видела никаких приготовлений к празднику, и ее разведка в лице внучки тоже ничего не могла сообщить. Однако несмотря ни на что, Елена Федоровна решила не признаваться, что в этом году весь праздник продумал муж без нее. Для всех соседей у них все шло по плану. — Много дел с этим, как всегда, сама знаешь.

— Это верно.

— Слушай, Вера, хотела тебя спросить: как Сара? — перевела тему Глебова.

Накануне произошел неприятный инцидент. Люмпик и Перзик забежали на «Цветущие клематисы» и загнали кошку на старую яблоню, напав на нее, когда она отдыхала в теньке. Та хоть и не из робкого десятка, но сильно перепугалась и после этого не отходила далеко от дома.

— Ничего, отойдет. В самом деле, не ставить же теперь забор между нашими участками! Будем считать, что они ей отомстили за то, что она в мае их поцарапала.

— Ох они у нас и бестолковые! Сколько мне одной только рассады поломали. Как вспомню… Спасибо тебе, что выручила.

— А у меня в этом году что-то зелень плохо идет, особенно рукола и кинза. Придется попробовать посеять еще. У тебя не остались семена?

— Да вроде бы остались. Приходи. Хочешь, я с Аллочкой передам, мне все равно уже пора идти.

После ухода Елены Федоровны Вера Афанасьевна решила немного поработать в огороде. Чтобы молодые помидоры, перцы, баклажаны и огурцы вошли в силу и хорошо росли, их нужно было регулярно подкармливать. Об этом знал каждый дачник в Пичугино тож.

Она зачерпнула ведро в старой бочке с намешанной вонючей бурдой, чтобы из ковшика полить под каждое насаждение. И вот уже по узеньким дорожкам «Цветущих клематисов» быстро засеменили ножки маленькой женщины — нужно успеть все сделать до ужина. В своем балахоне в привычной манере она, как гигантская предзакатная бабочка, перелетала от растения к растению, наклоняясь к ним и заботливо охаживая. Это совсем не было похоже на повинность, скорее дачный балет тех, кому за шестьдесят. Возможно, в этот момент Вера Афанасьевна представляла себя копошащейся у своего домика на берегу океана, когда во второй половине дня начинает спадать нестерпимый тропический зной и уже одни только мысли о приближающейся вечерней прохладе бодрят и придают силы. А может, она и не