— Что вы хотели, ребята? — спросил Митя.

Мужчина почувствовал недоброе. Опасность он всегда хорошо ощущал. Тотчас в животе возникала какая-то пустота, как будто там что-то проваливалось, образуя огромную пещеру, по которой гулким эхом разносились страшные хтонические голоса. В нем одновременно нарастали страх и гнев, адское сочетание которых всегда давало непредсказуемый эффект, но больше разрушительный для своего носителя, чем для тех, кто являлся тому причиной. Эти два мощных чувства схлестывались в титанической битве, угрожая миру разлететься на куски.

Незнакомец с головой в форме дыни повернулся назад:

— А ты чё, главный тут?

— Что касается театра, то да.

— И чё?

— Дай мне пройти.

Дынеголовый не шелохнулся. Митя попытался его подвинуть, но ничего не вышло. Тот хоть и худощавый, но стоял крепко. Воротынский хотел было повторить усилия, однако в тот же самый миг оказался сбит с ног. Что-то сзади резко опрокинуло его и бросило вниз. Сердце выпрыгивало из груди, Митя подумал, что сейчас будут бить ногами. Однажды зимой с ним уже случалось подобное: тогда его отлупили без всякой причины, и страницы пьесы, которую он нес с собой, разлетелись вокруг. Тогда он сумел сгруппироваться, поэтому удары пришлись только по рукам и спине, а потом быстро вскочил и убежал, глотая слезы от стыда за трусость. Митя добежал до полицейских, чтобы вместе с ними вернуться и забрать пьесу. Он нашел ее в мусорном ведре местной забегаловки. Обидчик не побрезговал собрать листы, чтобы избавиться от улик.

После Соня говорила, будто что-то предчувствовала. Митя оставил телефон на даче. Ему позвонили из театра по важному вопросу, и нужно было в течение четверти часа дать ответ. А мужчина мог серьезно застрять в костюмерной. В конце концов, ему нужно было проверить театр после зимы, хорошо ли тот перезимовал. Поэтому Соня решила сама отнести мужу телефон. Она шла и думала, что сегодня вечером испечет шарлотку, а потом они посмотрят какое-нибудь хорошее кино, а после, возможно, займутся любовью. Она широко улыбалась, представляя, каким может быть сегодняшний вечер. Но радостное выражение лица быстро сошло на нет, когда Соня увидела свою подругу детства Таньку, у которой здесь тоже была дача. Та бежала к ней навстречу.

— Я как раз к тебе. Твоего лупят в Летнем театре какие-то незнакомые типы, — хватая ртом воздух, протараторила она.

— Что?

— Да, да, не стой.

Забыв, что у нее в руках телефон, Соня было бросилась к Летнему театру, но ее окликнула знакомая:

— Да куда ты собралась? Беги за подмогой к своим. Я хотела сама позвать кого-нибудь, но тут рядом были в основном бабы да дети. А сама я никогда не встреваю, когда мужики дерутся.

Митю не били ногами. Ему позволили встать, чтобы плотно обступить со всех сторон. Дынеголовый, коротышка, верзила и еще один неприятный сипатый тип, похожий то ли на зэка, то ли на вертухая.

— Ключи давай, — приказал сипатый.

— Нет, — ответил Митя. Он услышал свой голос словно со стороны, вздрогнул, потому что не узнал его — таким чужим он казался. Митю приятно удивило, что в нем не было никакой дрожи, ни малейшего признака паники или неуверенности, и это притом, что его внутренние Помпеи вовсю засыпало пеплом животного страха.

Сипатый усмехнулся и повернулся к коротышке:

— Нет, ну ты посмотри на него, прям театральный петух!

Все четверо громко заржали.

Все произошло очень быстро. Щеку Мити обожгла пощечина, которую ему отвесил сипатый. Компания снова громко заржала. Митя не шелохнулся, только густо покраснел от еле сдерживаемых эмоций.

— Ключи давай, — повторил свой приказ сипатый, но теперь как будто иронично, словно играя со своей жертвой.

Митя молчал. Он решил, что больше ни слова не скажет, что бы ни происходило. Прилетела еще одна пощечина, а затем вторая и третья. Митя отшатнулся, он непременно бы упал, если бы не дверь за его спиной.

— Глухой, ты его одними пощечинами замочишь сейчас, — бросил сипатому коротышка.

— Неплохой аттракцион, как там — парижская карусель… — ответил тот. — Присоединяйтесь.

Митя больше боялся пощечин верзилы, хотя больнее оказались от коротышки. Маленький коренастый урод так его ударил, что брызнули слезы. Затем добавил дынеголовый, снова сипатый, опять коротышка, верзила. Пощечины ходили по кругу. Все тотчас закружилось и завертелось. В Митиной голове пронеслись вопросы школьников на одной из творческих встреч: «Что делают актеры, чтобы заплакать, когда нужно для роли? Они целуются по-настоящему или только делают вид? А как поступают с пощечинами? Ведь больно, наверное?» Митя отвечал, что актеры — это очень терпеливый народ, несмотря на то что в театре представлена лишь условная жизнь. Хотя случается так, что на сцене актеры умирают вполне по-настоящему.

«А как поступают с пощечинами?» — снова и снова раздавался в ушах звонкий детский голос в такт хлестким ударам. «Ведь больно, наверное?» И всякий раз кровь снова приливала к лицу, или, точнее, она не успевала отступать от него. Митя почему-то думал, что его лицо должно сейчас напоминать половинку арбуза — такой же розовый и рыхлый мякиш. Но только во рту он начинал ощущать не сладкий вкус крюшона, а соленый кровяной. «А как поступают с…?», «Ведь больно?», «Ведь больно?», «А как больно?» Вопрос уже слипся в одно неразличимое, а потом… Потом Митя услышал нечеловеческий рев, совершенно животный, отчаянный, способный вызвать самый настоящий ужас. Лишь спустя несколько секунд он понял, что этот рев исходит из его нутра. Он видел, что своим рыком привел в замешательство всю четверку, в их глазах мелькнул если не страх, то заметное волнение. Это придало Мите сил, чтобы толкнуть в грудь сипатого, так, что тот упал, а коротышке отвесить смачный хук и заставить его схватиться за ухо. Воспользовавшись сумятицей, Митя рванул вперед, сделал несколько шагов, прыгнул со сцены и побежал через амфитеатр прочь из Летнего театра.

Он не оборачивался, но знал, что за ним бегут, слышал их прямо у себя за спиной. По парковым дорожкам было приятно пробежаться иной раз, а сейчас ноги вдруг вспомнили это чувство и потому понесли с удвоенной скоростью. Митя начинал отрываться, он уже поверил, что у него все получится, и бетонка была близка, а там уже люди и финишная прямая. Но на самом выходе на бетонную дорогу, на проклятом повороте его левая нога споткнулась о камень, и Митя Воротынский упал во второй раз за этот день и зажмурил глаза. Вот теперь настигшие его преследователи и правда прошлись ногами по его телу.