а то и просто приложит ладони к телу, а от них пойдет жар, как от печи. Она прикладывала руки к животу, груди, шее, глазам. Руки тотчас нагревались; стремительно и верно они излучали в такой мере тепло, в каком нуждался человек. При этом «пациент» часто проваливался в состояние между сном и явью, как будто на несколько минут попадал в темную комнату, где показывали важные для его случая кадры хроники.

Елена Федоровна приняла решение не связываться с чужими после того, как однажды сильно обожглась. Одна из ее приятельниц написала в православную газету о том, что ее приятельница принимает информацию извне, общается с незримыми сущностями-наставниками, получая от них мантры, сакральные знаки, письмена и даже ноты. Мнения эксперта газеты вертелись вокруг двух главных версий — одержимостью дьяволом и сумасшествием. Он писал, что в любом случае заблудшую грешную душу нужно немедленно спасать, и в этом состоит основная задача родных и близких этой несчастной. Знакомая Елены Федоровны пришла к ней со статьей как с неопровержимым доказательством ее глубокого духовного кризиса. Отречься от бесовщины и покаяться — только так, лишь в этом случае может произойти возвращение блудной дочери.

Елена Федоровна вела дневники. Это были очень разные тексты, слова рождались сами собой из-под карандаша. Кроме рассуждений и загадочных стихотворений, записи включали в себя и нечто похожее на древние восточные заклинания, и на руны, и на индейские письмена, и на санскрит. В другой раз это могли быть цифры, знаки, таблицы, схемы. И порой действительно ноты, из которых складывалась настоящая мелодия. А еще Елена Федоровна цветными карандашами создавала яркие рисунки с причудливыми фантастическими узорами, которые на самом деле были не рисунками, а настоящими энергетическими картинами.

Свои дневники хозяйка «Зеленой листвы» вела исключительно ночью. В это время будто разверзалось что-то незримое, не дающее уснуть, заставляющее взять в руки карандаш и тетрадь. По этой причине Сергей Иванович научился прекрасно спать даже при включенном свете или сам полуночничал в библиотеке во флигеле. Записи жены он комментировал сдержанно, мол, это все предмет иррациональной природы человека, а значит, наука здесь бессильна. В его отношении к этому читался некоторый скепсис, но, как ни парадоксально, Сергей Иванович умел его гасить рассудительностью: ведь если у него не было такого опыта, это еще не означало, что такого опыта не может быть у другого.

Между тем Елена Федоровна всегда горячо желала знать, что написала ее рука, что за всем этим стоит, о чем им всем хотят сообщить через нее. Все эти формулы — верно, они для того, чтобы спасти человечество? Иногда Сергей Иванович брал словари и пытался расшифровывать отдельные послания и что-то вроде нащупывал, прочитывались хоть и переиначенные, но все же слова и фразы из канонических вариантов, но затем он спотыкался и сетовал, что тут нужна помощь более компетентных людей. «Чтобы это все прочитать, — говорил он, — нужны специалисты по нескольким древним языкам, этнографы, математики, физики, астрономы, химики». Старший Глебов отлично понимал про себя, что больше являлся поэтом, нежели исследователем. Поэтому дневники жены ему нравились чисто эстетически. У понятного нет монополии на красоту, и Сергей Иванович наслаждался видом диковинных знаков, словами стихотворений-заговоров, звуками неведомого архаического языка. Во всех этих деталях он любил свою жену и нежно гладил страницы записей, словно лицо любимой.

Сергей Иванович не удивлялся и любил странности жены. В конце концов, если всю жизнь ты сам фиксируешь странные истории, то нечего удивляться, если однажды жизнь тебе в подарок материализует одну из них. Это же счастье! И он воспринимал это как счастье. И относился к этому дару как к хрустальной вазе, которую нужно беречь и лишний раз не ставить гостям на стол, чтобы не разбить. Он собирал истории, и, кажется, жена была самой драгоценной жемчужиной его коллекции.

Сергей Иванович как губка впитывал странности этого мира. Его сдержанность помогала не расплескивать подмеченное, а использовать в нужный момент в необходимой концентрации. Тому, кто его плохо знал, могло показаться, что он образцовый интроверт, малоэмоциональный и не очень дружелюбный, но, когда удавалось увидеть его в деле, мнение тотчас менялось на противоположное. Мужчина словно копил силы, чтобы произвести сильное впечатление. Становилось понятно, что он все-все замечает, куда-то складывает, сортирует, комбинирует, хранит, а затем в нужный момент являет людям и миру.

Друзья семьи считали, что его сделали таким командировки в дальние земли, где все полно странной причудливости. Кто-то даже думал, что они его развратили, что он начал брезговать понятным и обычным, стал высокомерным, требующим все новых и новых впечатлений от жизни. Но Елена Федоровна понимала, что никакие командировки здесь ни при чем. Сергей Иванович родился таким. Это не они его сделали, это он их выбирал, дал возможность им случиться в своей жизни. Всю жизнь он следовал внутреннему зову, не очень совместимому с прорастанием в основу семейной жизни, со стабильностью в целом. Но ему удалось невозможное — выцарапать при этом семью. Сейчас Сергей Иванович блаженствовал: он утолил свою страсть к странному и мог спокойно жить на даче в окружении близких. Как летнее море отдает ночью накопленное за день тепло, так и он, напитанный разными историями, теперь не спеша отдавал их всем, кто в них нуждался.

«Иногда как таковой отчетливой истории и нет поначалу вовсе, — любил говаривать Сергей Иванович. — Просто видишь интересное лицо человека в привычном для него деле или еще в каком эпизоде, может, не больше минуты, а потом за этим вырастает целая новелла». В этой встрече с другим миром всегда происходило и узнавание этого самого мира, особенно на Кубе.

Он любил рассказывать, как однажды открыл для себя Новый Свет, это случилось, когда он прилетел в Гавану шестнадцатого ноября — в день ее небесного покровителя святого Кристобаля. Это было совершенно непреднамеренно с его стороны, но еще как умышленно со стороны хода вещей, которых он коснулся. Такое стечение обстоятельств молодой Сергей, еще совсем Сережа, посчитал небесным благословением задуманному и тотчас уверовал в успешность своего путешествия. А как могло быть иначе, ведь в нужный день, загадав желание, он трижды обошел священную сейбу возле часовни. Инициация состоялась. Та сейба была еще довольно молодая. Она еще только приближалась к своему жизненному и магическому расцвету. Тем лучше — она была полна силы, но вместе с тем уже все знала от матери и своих сестер, что должно было знать священное дерево. «Я обнимал ее ладонями, я что-то шептал ей, а она, там, в