Борис, всё в порядке, — бодро ответила трубка, но голос в ней был такой грустный, такой надтреснутый, что Боря не знал, как и быть, что делать. Наверно, ей сейчас было очень грустно, очень одиноко — всё ещё нет письма или что-то другое, — а на свете не должно быть людей — ни одного человека! — которому было бы грустно, или одиноко, или очень больно, которого прошибал бы страх, который хотел бы унизить, побить или обмануть другого, у которого не хватило бы мужества драться за справедливость, за честь и за правду…

— Александра Александровна, — сказал Боря, — можно прийти к вам сейчас?

И Боря, забыв обо всём, ринулся к ней. И уже у лифта, нажав кнопку вызова — она вспыхнула красным светом, — покосился на Наташкину дверь, и сердце его внезапно сдавилось от счастья. Да, погиб Хитрый глаз, сгорел, испепелился; жаль его, очень жаль, но ведь не напрасно нашёл он его… Впереди так много прекрасного: и дружба с Наташкой, и работа с Геной, и споры с Андреем, и встречи с Александрой Александровной, и улыбки отца, и блеск маминых глаз, и острые дальние звёзды в небе, и чистый весенний ветер, и огромный шумный город, полный людей…

1967—1968