– Поехали, начальник, я покажу, – плачущим голосом воскликнул Валет. – Разговаривать некогда!

Распростертым на земле Сергеем занимались врачи «скорой»…

И снова кавалькада неслась по ночной дороге, мелькали, прыгали, мчались навстречу деревья под свист осатаневшего ветра.

В одной из машин сидела Зоя.

У переезда задержались, пропуская состав. Мелькали длинные лакированные коробки вагонов, судорожно бились на стыках рельс колеса.

Валет торопливо, заискивающе объяснял:

– «Я, – говорит, – гений! Талант! А они (ну, власти, значит) меня поденщиком сделали. Не выйдет!» Вот и выдумывал: то катран для картежников, то фальшивые царские червонцы под золото… Мильон ему снился. А я, дурак, за него пыхтел! Хватит подставляться, пускай теперь сам…

Перемигнулись красные огни концевого вагона – шлагбаум поднялся. Вой сирен, стремительный пролет по улицам спящего города. Дом с ветеринарной аптекой внизу, лестница с расписными стенами…

Дверь отворила молодая женщина. Алексей сидел в кресле у камина, ноги были укутаны пледом. Сумрачное лицо, волнистая прядь на высоком гладком лбу… Мгновенный просверк бешеной досады и ненависти в глазах…

Зоя вбежала в парадное, устремилась вверх по лестнице. На площадке второго этажа у раскрытой двери Алексея увидела милиционера… Осознав, куда ее вызвали, без чувств сползла по стене.

ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ ПЛУЖНИКОВ

Валет сосредоточенно рассматривал блестящие браслеты на своих руках. Хозяин оставался в кресле, поглядывая на сообщника с ненавистью и отвращением.

– В который раз спрашиваю: где ребенок? – Я старался говорить ровно, сдержанно. – Он жив?

Преступник молчал, и тогда я неожиданно переменил тему:

– Вы ведь и в церкви малюете понемногу?

– А что, и это нельзя? – отозвался тот злобно.

– Да нет, можно. Только вчера вечером вас видели около трансформаторной будки, с тяжелой ношей.

– Интере-есно, – протянул Алексей. – И кто же?

Возный удивленно посмотрел на меня, и я пояснил:

– Звонил священник, отец Андриан… Этого живописца прихожанка узнала.

– Лихо, святой отец! – делано восхитился Алексей.

– И это ему нипочем! – развел руками Возный. – Не-ет, для него один резон – страх. Страх за свою поганую шкуру!

– Вот ты его на страх и бери, – слабо усмехнулся я. – Мне характер мой ватный не позволяет… Давай!

– Вы обо мне толкуете, будто меня вовсе нету, – разлепил толстые губы Алексей.

– Тебя и не будет скоро, – яростно сказал Возный. – Выдай ребенка, подонок, это твой единственный шанс! Куда ты денешься!

И снова похититель презрительно усмехнулся.

Лицо Возного исказилось ненавистью, он выхватил из кармана пистолет, бросился к преступнику, ткнул ему ствол под ухо и закричал.

– Ты еще смеешься, нелюдь?! – исступленно крикнул он. – Ну-ка, говори, мразь, где мальчишка, пока я тебя не прикончил!

Алексей в ужасе вжал голову в плечи, зажмурил глаза. Отталкивая рукой пистолет, закричал:

– Оставьте меня! Вы в тюрьму за это пойдете!

Возный отступил на полшага, но оружия не опустил.

И тут молчавший доселе Валет поймал глазами мой взгляд и подбородком выразительно указал на книжные полки, среди которых виднелся небольшой магнитофончик. Я взял его в руки, Валет усердно закивал головой. Я посмотрел на Алексея – тот впился в аппарат помертвевшим взглядом.

Нажал клавишу – шорохи, шум, обрывок какой-то записи и – мальчишечий голос: «Папа! Папочка!.. Это я!.. Они меня тут… Пап!»

В наступившей грозной тишине Алексей изнеможенно откинул голову на спинку кресла, рукавом отер пот со лба.

– Я сдаюсь, – почти шепотом заговорил он. – Кончено, сдаюсь… Не вам, жлобье, – я сдаюсь судьбе! Все. Устал – и от этих сумасшедших дней, и от всей своей бессмысленной жизни. – Он воздел руки к потолку, и голос его поднялся до истерического крика: – Бог вложил в меня так много и не дал самого главного – удачи!

– Правильно сделал, – усмехнулся я. – Любая твоя удача – всем поперек горла… Ладно, куда ты спрятал ребенка?

Алексей встал, молча направился к выходу.

* * *

И снова машины сгрудились вокруг трансформаторной будки. Из такси вышла Зоя. Подъехала «скорая помощь»… Ветер ярился, его злобные ледяные порывы пронизывали людей насквозь. Низко над редколесьем неслись черные рваные тучи. Поисковая группа толпилась вокруг преступника. На жухлой прошлогодней траве виднелись глубокие шрамы от буксовавших колес, и, вглядываясь в них, он сказал:

– Здесь где-то начинается газовая траншея… – Резкий холодный рывок ветра отхватил и унес конец фразы, но и без слов было понятно, в каком направлении надо искать.

Люди гурьбой двинулись через лесок, который просвечивали, как прожекторы, столбы дальнего света автомобильных фар.

– Вот… – сдавленно сказал Алексей и указал на поросшую кустарником канаву, уходившую к реке.

Ломая кусты и сучья низкорослых деревьев, мы бросились вдоль канавы. Кто-то кричал на бегу: «Ма-ра-ат! Мара-атик!.. Мара-ат!..» Ответа не было.

Канава стала шире, глубже, но бежать по ней было невозможно: как только я ступил на хрупкий наст, сразу же провалился по колено в чуть подмерзшую болотную жижу. Чертыхаясь, выбрался, побежал краем траншеи, быстро обогнал всю группу и помчался впереди, светя себе сильным фонарем. Следом за мной бежала Зоя. Дно траншеи было ровным, его видно было до самого поворота в густых зарослях кустарника.

Внезапно Зоя вскрикнула, резко остановилась. Нагнулась. Сразу два фонаря осветили ее. Она медленно выпрямилась, в руках у нее была детская кроссовка.

– Его!.. Это его-о!.. – отчаянно закричала Зоя, с рыданием прижимая кроссовку к лицу.

Я бросился дальше, Зоя от меня не отставала. Обогнув поворот, я сразу увидел темную массу завала на дне траншеи. Острый луч высветил нагромождение веток, стеблей камыша, кусков толя. Я остановился, в затылок мне тяжело дышали Зоя и Возный. Осторожно ступая по скользкому краю траншеи, я приблизился к завалу, дотянулся до комля длинной камышины, потащил его на себя. Стебель подался, повлек за собой рваный кусок толя… Лучи уже нескольких фонарей освещали завал, и когда я вытянул толь, показался синий рукав куртки с ярко-красными звездочками.

Проваливаясь в болотную жижу, я спустился к завалу, но чем ближе было к нему, тем медленнее я двигался. Остановился. И другие застыли. Никто не решался подойти ближе, первым увидеть…

Наконец мучительным усилием воли я одолел оцепенение и шагнул вперед. Лихорадочно сбрасывал куски толя, сучья, камыш – пока не открылась маленькая, безжизненно скорчившаяся фигурка в низко надвинутой на лицо красной шерстяной шапочке с помпоном… И маленькие детские руки, туго связанные веревкой…

Я припал к Марату, сдвинул с его лица шапочку – глаза ребенка были полуоткрыты, мертвенно отсвечивали в лучах фонарей…

Подхватил маленькое тельце на руки, устремился, с трудом вытаскивая ноги из болота, по дну траншеи – назад. Я задыхался, пот градом катился по лицу, но ребенка держал бережно, крепко…

Слышались вокруг