Шрифт:
Закладка:
– Прощения прошу, сестра Инес, – проговорил Пеппо, – похоже, я обознался. Я шел к старому солдату, ветерану битвы при Гарильяно, передать привет от друга. А по незнанию попал к убогому калеке, у кого всей гордости – былые победы в публичных домах. Виноват. Не провожайте, я найду обратный путь.
Он уже развернулся, когда вслед рявкнул злобный оклик:
– Стой, сопляк! Ишь, чего удумал! Послали – так выполняй! Кто там меня еще похоронить позабыл?
Пеппо неспешно шагнул назад, слыша, как под перещелк четок удаляются шаги монахини. Похоже, сестра Инес убедилась, что визитер ничем не опасен недужному солдату, а уж договориться меж собой – это их дело.
– Мессер Жакоб вам поклон передает. Сам добром вас помнит и его просит лихом не поминать. Вот, гостинец вам отнести велел.
С этими словами тетивщик протянул Таддео небольшой сверток. Конечно, Жакоб ничего соратнику не передавал, но Пеппо решил, что подношение едва ли испортит дело. Старик недоверчиво хмыкнул, но почти выхватил сверток из рук подростка.
– Ишь ты, – снова проворчал он, – «мессер Жакоб». Аж на сахарную лепешку разорился.
Тетивщик услышал, как зашуршало полотно: Таддео торопливо разворачивал угощение. Похоже, он давно досыта не ел. Под аккомпанемент жадного чавканья Пеппо невозмутимо стоял у койки. Быть может, теперь старик станет сговорчивей.
Утолив голод, Таддео звучно икнул и снова обратился к подростку:
– И где ж это Жакоб, хрыч старый, монетой разжился? Нашему брату служивому, как до седых волос дотянет, одна судьба – под забором сдохнуть. Хотя этаких, как мы, мало. Все большей частью везунчики, по молодым годам успевают кишки по бранному полю разметать. А ты ему кто? Семьи у Жакоба не сладилось, особой к людям веры он никогда не питал, а тут эвон, посыльный сыскался…
Пеппо на миг смешался, но решил, что проще говорить честно:
– Я оружейник, мессер Таддео. Ваш приятель приходил ко мне аркебузу отладить, продавать затеял по безденежью.
– Во-о-он оно что… – крякнул ветеран. – Тоже, поди, не мед хлебает. Э, – вдруг посуровел он, – а ты, прохвост, не врешь ли? Какой из тебя, крота, оружейник? А ну, руки покажи!
К горлу снова подкатился тугой ком злости, но Пеппо привычно проглотил его и вытянул вперед руки ладонями вверх. Заскорузлая клешня жестко взялась за запястье, ощупала жесткие мозоли с въевшейся сажей, косую борозду, оставшуюся на боку указательного пальца от натяжения нитей тетивы, насечки мелких ожогов от искр точильного станка.
– Во как. Ну ладно, считай, что выкрутился! – с издевкой проквохтал старик. – Говори давай, не лепечи. За каким бесом пожаловал? Да еще угостил. Жакоба я знаю, он малый славный, только не выложит он на меня, обрубка, лишний медяк. Сам, небось, с хлеба на воду.
Пеппо до боли закусил губу. Нет, Таддео, может, телом убог, но умом пока ясней ясного, и хитрить с ним не выйдет.
– Мессер Таддео… – Как ни старался тетивщик говорить независимо, это все равно прозвучало неловко и почти виновато. – Насчет вашего друга я ни словом не лукавил. Я и правда аркебузу ему чистил, а он о вас рассказал и поклон передать велел. Только у меня к вам свое дело есть, не осерчайте.
– Говори уж, не тяни… – проворчал старик уже мягче, выпуская руку Пеппо из влажной шершавой хватки. Похоже, поставив нахального юнца на место, он стал глядеть на мир более снисходительно.
Подросток замешкался на миг, подбирая слова. Он тщательно обдумал, как именно объяснить старому аркебузиру свой интерес к семейным тайнам Кампано, и был убежден, что готов к разговору. Но сейчас собственная самоуверенность вдруг показалась ему наивной и ребячливой. Проницательный калека наверняка с полуслова поймает его на лжи и уж тогда точно без особых затей пошлет ко всем чертям. Видимо, придется рискнуть и поговорить со стариком начистоту.
– Мессер Таддео. Трудный у меня к вам разговор. Мне недавно довелось побывать в землях графа Кампано, друг мой у его светлости в гарнизоне служил. Только земли-то есть, а графства уже нет. Военный налет был на Кампано, ни одной живой души не пощадили… – Пеппо запнулся, облизывая пересохшие губы. Он ожидал хоть тени удивления, хоть беглого восклицания или вопроса. Но аркебузир молчал, и это тяжелое молчание совсем не ободряло. После секундной паузы тетивщик продолжил, невольно подаваясь вперед и бледнея от волнения: – Замок выжжен, гарнизон перебит, окрестные деревни пеплом положены. Мой друг уцелел по случайности, в город был командирован. Он в том бою всех потерял: отца, наставника, однополчан… А теперь и за ним беда, как привязанная, ходит, хотя годами он мне ровесник и врагов у него сроду не было. Одно тавро на нем и есть – вассал Кампано. Мессер, вы служили графской семье. Прошу вас, памятью вашего синьора заклинаю, расскажите мне о них! Быть может, враги у них были или тайны какие-то. Только вы и остались, кто может…
– Сгинь, пропади! Опять тебя, шельму, лихо принесло! – неожиданно раздался остервенелый рык старика, и ошеломленный Пеппо почти физически ощутил, как навстречу рванулась оглушающая волна ненависти, настоянной на животном страхе. – Снова по мою душу, чума гнилоутробная? Все тревожитесь, не улизнул ли раньше срока, все ли муки принял? Да сколько ж вам толковать, упырям! Не было меня в тот день в замке, не ведаю я, с какого лешего графу помирать вздумалось во цвете лет!
Онемевший подросток стоял перед беснующимся калекой, не понимая, что сказал не так, чем вызвал такой непримиримый шквал ярости, и тщетно пытаясь вставить хоть слово. А Таддео перешел на визгливый вой:
– Ты давай, давай, поганец, власы-то со лба откинь, дай на рожу твою лукавую поглядеть! Ишь, сатана! Молод, ладен, очи в пол! А только печати-то не скроешь, как ни вертись! Пошел прочь, нечистый! Катись отседова, сейчас сестер с кадилом позову!
– Мессер Таддео, но я вовсе…
– Я сказал, пошел к чертям! – Рык старика заглушил лепет Пеппо, вновь срываясь на удушливый кашель, раз за разом раздиравший изнуренное болезнью тело. Аркебузир еще пытался что-то выкрикивать, но лишь захлебывался кашлем, злобно подвывая, а тетивщик в смятении все так же стоял на месте, обескураженно пытаясь сообразить, какое его неосторожное слово вмиг обратило уже наладившийся разговор в нелепый и уродливый спектакль.
Под градом сыплющихся угроз и оскорблений он медленно отступил назад, чувствуя, как пылает лицо. И вдруг ясно и остро ощутил, что со всех сторон его жалят взгляды. Взгляды недоуменные, взгляды злые, осуждающие, испуганные, брезгливые. Они, будто
