перемещающемся мире архитектура должна отвечать. Столкнувшись с этим миром, он не занимается проектированием. Он лишь редактирует. С восемнадцати до двадцати четырех он работал журналистом в амстердамском еженедельнике (отец его был газетчиком левого толка) и сценаристом в Лос-Анджелесе, для всех неожиданно бежавшим с корабля, как он признается, лишь потому, что архитектура казалась «существенно интересней».

– Но я никогда не оставлял журналистику, – говорит он, и широкая улыбка освещает его лицо. – Разве нет?

Это правда. У него сорочий ум журналиста, коллекционирующего и усваивающего эфемеры и шум общества; детали, релевантные поставленной задаче, разделывают на части и обрабатывают у него под рукой, на рабочем месте, в Office for Metropolitan Architecture (OMA) и его инверсии AMO – сопутствующей фабрике идей. Через оба «католических неформальных образовательных учреждения» прошло большинство передовых голландских архитекторов, пара британцев и интеллектуальные корифеи вроде куратора Ханса Ульриха Обриста. Это похоже на исследовательскую лабораторию, беспощадно изобретательную, нацеленную на всё, что его очаровывает. Он обладает роскошью (или проклятием) выбирать работу. Его выбор, например, – не касаться «Нулевой отметки», а искать работу в «гораздо более благодатном» Китае. За спиной – голодные годы, масса упущенных заказов (пристройка к Музею американского искусства Уитни в Манхэттене, отели Яна Шрагера, развлекательный парк «Юниверсал студиос»). Но это ничего, считает он: деньги никогда не были целью.

В конце концов, выскакивает архитектура. Хотя не всегда это здание. Постройка становится лишь одним – старомодным – средством среди многих, из которых Колхас может выбирать при решении задачи или вопроса. Он может разработать генеральный план города. Это может быть журнал: издательству «Конде Наст» он посоветовал скрестить названия их изданий, чтобы вывести гибриды вроде Teen Vogue. Бывает, это стратегия: Европейскому союзу он давал советы, как реализовать европейскую идентичность в противопоставление национальной, как сделать европейский флаг – штрих-код из многих цветов. А то – гибрид книги и журнала, как Content с рекламой Гуччи, позволяющей сохранить доступную цену в 6,99 фунтов. Меньше его интересует интернет, что удивительно при его любви к промежуточным состояниям и неудивительно при его упрямстве. Говорит, что иногда предпочитает старомодную тактильность книг и зданий. «А ты нет?»

Писатель он ловкий. Архитектура хаотична, зависит от команды. Литература – «самое мощное средство ‹…› единственный случай, когда двусмысленности в отношении авторства нет» – позволяет ему лучше контролировать процесс. Его «Нью-Йорк вне себя» (1978), ода современности, остается одним из наиболее авторитетных послевоенных сочинений в области архитектуры. Спустя двадцать лет увесистый том S, M, L, XL, созданный графическим дизайнером Брюсом Мау, изменил метод представления архитектуры. Не безупречный, прямой и «архитектурный», но шумный, похабный, набитый до отказа вербальными и визуальными играми, трюками, волнами статистики и занудных фактов, списками и секторными диаграммами, резкими переходами и коллизиями, лепетом потока сознания, из которого нужно вычленить рассуждение. То была, говорит он, его «стратегия выхода» из архитектуры, визитная карточка для гуру стиля и политиков, которые после толпились у его двери.

Время от времени Колхас может построить здание. Естественно, здания у него – своенравные, убедительно отредактированные противоречия, монтаж и противопоставление, скорее принимают, чем организуют хаос. Они не решают проблем; они их включают. Новый корпус комплекса Иллинойского технологического института Миса ван дер Роэ не маскирует пути пригородной железной дороги, в отличие от проектов конкурентов – Захи Хадид и Питера Айзенмана, но обнимает их, используя их движение, чтобы нарушить формальное совершенство плана Миса. Его здания решают поставленную задачу и одновременно противостоят ей. Универмаг «Прада» в Манхэттене – и прекрасный продукт шопинга как проявления культуры, и магазин, в котором может тошнить от клаустрофобии, углов и качающихся клеток-витрин. Всё это преднамеренно, я уверен. Если просят создать нечто знаковое, Колхас выдает что-то вне стиля, антизнак, постройку, которая почти сознательно разочаровывает после очередной шумихи: огромную, угловатую, громоздкую, беспокойную, как он сам, не вполне уродливую и не вполне прекрасную, умышленно плохую по деталировке, смесь роскошных материалов и дешевых приемов: в новом здании посольства Нидерландов в Берлине хрупкий алюминий, уже потертый, использован для отделки плоскостей – это как поднять два пальца во время ответственной фотосессии. Неуклюжий мерзавец.

Всё это не просто позерство (хотя, подозреваю, и этого тут не отнять). В книге S, M, L, XL он поносит тех архитекторов, что проектируют оторванные от реальности грезы в киберпространстве, «где фашизм может оставаться безнаказанным» (он всё еще улыбается этой строчке: «Увы, с каждым днем это – всё больше правда»). Его цель – всегда создавать формы, пространства, средства, привязанные к реальной жизни, но не как, по-нашему, оно есть или должно быть, но как есть в действительности – жутко беспорядочные, уродливые и унылые. Как сказал один архитектор, он «грязный реалист», безжалостно честный, беспощадно изобретательный. Отчего, задается он вопросом в эссе «Мусорное пространство», архитекторы-идеалисты продолжают сооружать знаковые и утопические объекты? Разве они живут в ином мире, где нет «Макдоналдсов» и «Волмартов», тупых огромных моллов с кондиционерами и «бесконечных зданий» подлинного или фальшивого общества потребления, где мы на самом деле проводим время? В наши дни, пишет он, «гражданское общество – это когда капучино в молле тебе подают двадцать четыре часа в сутки». Капитализм, а не церковь или государство дают работу, дают жизнь. «Вы думали, что можете игнорировать Мусорное пространство, – обращается он к архитекторам, – посещать его исподтишка, относиться к нему со снисходительным пренебрежением или опосредованно получать от него удовольствие?» Но теперь «вы выбросили ключи от него ‹…› Мусорное пространство станет нашей могилой»[200].

В основе его нынешнего восторга по поводу работы в Китае – та же самая честность. Америка, Европа? Покойники. Разве ты не видишь: Азия – вот где теперь классно. Это передовая капитализма, где за мгновение вырастают города, где небоскребы прячутся за Средневековьем, где складывается новый вид городского пространства и общества, говорит он, настолько непохожий на «города мертвые, стабильные, вроде Парижа, Нью-Йорка». Почему любопытный архитектор должен работать где-то еще? «На Восток!» – призывает Content. (Как всегда, у Колхаса не всё так просто: бóльшая часть его работ была не мусорным пространством на Востоке, а старомодными гражданскими постройками на Западе: библиотеки, посольства, концертные залы, художественные галереи… Ну, уже утомляют противоречия?)

Тем не менее, здание Центрального телевидения Китая – его визитная карточка на диком Востоке. Меня встречал Оле Шерен, тогдашний коллега-архитектор Колхаса из OMA.

– Мы могли выбрать простой путь, – констатирует он невозмутимо, – строить много выше, как другие, кто претендовал на заказ. Но это же просто неинтересно, ведь правда?

Что было интересно, рассказывает он, происходило из гонки