избирательными урнами и политической транспарентностью – и где востребован тот инженерный и эстетический опыт, что Запад аккумулировал еще с эпохи Возрождения.

Казахстан, к примеру, переживает наплыв западных архитекторов, прибывающих помочь тратить нефтедоллары. В конце концов, президент Назарбаев делал то же, что и любой другой уважающий себя плутократ из Центральной Азии: десятилетиями правил в обход подлинно демократических выборов, заключал под стражу своих критиков, запрещал публичные собрания и принудительно переселял жителей с тех участков, на которых должны были установить важные с его точки зрения памятники. Самый масштабный проект – это Астана, новая столица, возведенная по генеральному плану японского архитектора Кисё Курокавы, в которой так тесно от памятников самовозвеличения власти, словно это Древний Египет. Среди построек – Дворец мира и согласия, спроектированный Норманом Фостером: свидетельство того, что если нечто называется дворцом мира и согласия, то на деле, возможно, оно таковым не будет.

Но ведь не существует архитектурного эквивалента клятве Гиппократа, набора простых принципов, которые имели бы силу закона и направляли бы нас в эти мирные дни свободного рынка. Этика и политика, как правило, не входят в число дисциплин, обязательных для архитекторов. Более того, начиная с 1970-х, этические и политические соображения, которые властвовали в архитектуре со времен промышленной революции, бесследно растворились. Архитекторы сделались менее расположены подвергать критике социальный или политический контекст, в котором они трудятся. Архитектор-предприниматель там, где бизнес. Однако их величайшая свобода заключается в их способности выбирать, где работать, а где нет. Что имеет значение в предпринимательской экономике, так это сделка.

Если же проследить происхождение денег, стоящих за строительством любого здания, окажется, что хотя бы частично они неизбежно замараны грязью. Вопрос только в том, какая грязь приемлема. Где провести черту. Даниэль Либескинд провел черту в 2008 году. Выступая в Белфасте, рожденный в Польше архитектор берлинского Еврейского музея напустился на архитекторов, проектирующих в Китае:

– Я на тоталитарные режимы не работаю, – прогремел он. – У архитектора должна быть этическая позиция[198].

Но – смотря какая. Либескинд, к примеру, работал в Израиле, а для кого-то это проклятие.

С другой позиции снова и снова проводил черту Патрик Шумахер, партнер, а теперь наследник фирмы Захи Хадид. Шумахер, который никогда не стеснялся произнести десяток слов там, где можно было обойтись одним, стал одним из редких полемистов, теоретиков современной архитектуры в духе Ле Корбюзье; он публикует огромные тексты манифестов, настолько невразумительные, что критик Джек Селф сравнил их как-то с программным кодом. Шумахер регулярно заходит на свою страницу в «Фейсбуке» и в раздел комментария известных сайтов, чтобы в очередной раз разместить там свои скрижали, обрушиваясь, положим, на государственное финансирование школ искусства, «политкорректность в архитектуре» и заявляя: «Архитекторы несут ответственность за форму возведенной среды, а не ее содержание. Нам следует осознать это и работать вопреки всей этой (в итоге консервативной) морализирующей политической корректности, которая пытается парализовать нас угрызениями совести и задержать наши поиски, раз мы не можем непрерывно демонстрировать очевидные, ощутимые выгоды для бедных, словно отправление социальной справедливости находится в компетенции архитектуры». Короче: архитектура и политика не связаны. Хотя, утверждая это, он автоматически занимает определенную политическую позицию. Архитектура не может не быть связана с политикой.

Заха Хадид, его коллега, позиция которой была менее радикальной, чем позиция Шумахера, тем не менее, за год до смерти оказалась в фокусе внимания тех, кто осуждал архитекторов, безразличных к тому, каким образом возводятся их сооружения. Цена славы, особенно в современной культуре коммуникаций – то, что ты не властен над своим публичным имиджем, как бы ты ни старался. Твой публичный имидж – дело самой публики.

Два проекта доставили Хадид много неприятностей. Культурный центр Гейдара Алиева в азербайджанском Баку – мемориал Гейдару Алиеву, последнему правителю страны и бывшему председателю КГБ республики во времена СССР, которого «Международная амнистия» подвергала резкой критике за нарушение прав человека и электоральную коррупцию. Мемориал заказал новый лидер страны, его (боже правый!) сын Ильхам, провозглашенный президентом после смерти отца в 2003 году. Хадид даже возложила цветы на могилу Алиева. Для того чтобы освободить площадку, потребовалось, как говорилось, принудительное расселение.

Еще более противоречивой оказалось строительство стадиона «Аль-Вакра» для всемирного чемпионата по футболу в Катаре в 2022 году. Само мероприятие раздирали противоречия с того самого момента, как Катар выиграл конкурс, из-за предполагаемого сговора с всемирной футбольной организацией – ФИФА, и недоумение по поводу того, что мероприятие действительно должно было состояться в разгар лета, когда температура зашкаливает за отметку пятьдесят градусов по Цельсию. Однако с первых полос изданий не сходили тогда именно условия труда 1,6 миллиона рабочих-мигрантов, по большей части из Индии, Пакистана и Непала, которые строили площадки мероприятия, инфраструктуру, необходимую для них и для отелей, офисных и спекулятивных жилых зданий по соседству, то есть без официальных обязательств перед конечными пользователями. В 2014 году Хадид подала в суд на «Нью-Йорк ревью оф букс» за публикацию книги архитектурного критика Мартина Филлера, в которой автор предположил, что на строительстве ее стадиона гибли рабочие. Компенсацию, которая она отсудила, она пожертвовала некоей благотворительной организации, которая борется за соблюдение условий труда. Спустя год, в сентябре 2015, Хадид приняла участие в прямом эфире одного из самых крупных радиошоу Великобритании – «Сегодня» на четвертом канале радио «Би-Би-Си» с семью миллионами слушателей – после того как те же обвинения в ее адрес высказала одна из ведущих, Сара Монтэгю.

– Проверять надо информацию, прежде чем говорить что-то, – сказала тогда Хадид с объяснимым раздражением.

Конечно. Однако в наши дни, как только появилась какая-то информация или оценка, контролировать ее трудно. В мае прошлого года блог газеты «Вашингтон пост» о смертях рабочих в Катаре вызвал в «Твиттере» целый шторм после предположения, что на строительстве объектов Чемпионата мира погибло тысяча двести человек. На самом деле цифра эта, по видимости, выуженная из отчета Всемирной федерации профсоюзов за 2013 год, была итоговой оценкой всех случаев смерти, случайной или закономерной, среди трудовых мигрантов в Катаре, а не только среди тех, кто работал на объектах чемпионата. Более того, под давлением мировой общественности Организационный комитет чемпионата мира 2022 года по футболу настоял, чтобы условия труда на строительных площадках стадионов были бы лучше, чем то принято в Катаре. После жалоб со стороны правительства Катара блог газеты «Вашингтон пост» спешно подправили, но не прежде, чем его перепостили миллионы раз и процитировали в парламенте Великобритании.

Годом позже в докладе, подготовленном по заказу правительства Катара, подтверждалось, что в 2012 и 2013 году