степными татарами. Имея постоянные жилища, агульские камассинцы занимаются ныне земледелием. Они христиане и совершенно обрусели. Явится через несколько десятков лет новый Степанов с новой статистикой Енисейской губернии, и он обвинит во лжи всякого, кто только осмелится уверять, что агульские камассинцы были когда-то совсем не русские. Несмотря, однако ж, на опасность подвергнуться такому обвинению, ради истины я все-таки объявляю торжественно, что выше помянутые камассинцы не только не русские, но и не самоеды, и не татары, а остаток древних коттов. Доказательством этому служит: 1) что выше упомянутые камассинцы с незапамятных времен живут в той же области, как и котты; 2) что они называют себя Kottu (множ. Kottuan) и известны под этим названием не только лесным камассинцам, но и татарам; 3) что они говорят наречием языка енисейско-остяцкого. Последнее доказательство самое сильное; должно, однако ж, заметить для всех будущих статистиков, что в настоящее время только четыре или, вернее, шесть человек могут говорить друг с другом на языке своих отцов, но что даже и они в продолжение последних 20 лет едва ли пользовались этой возможностью.

Вот все, что я наскоро могу теперь сказать о камассинской тройственности. Что же касается до карагасов, то мне рассказывали, что они не все татары и говорят почти тем же тюркским наречием, как и качинские татары, язык которых, в свою очередь, во всем сходен с койбальским, который я подробно исследовал. Если это справедливо, то я могу покончить все возложенные на меня ученые поручения к назначенному сроку. Если же, как уверяют многие ученые, карагасы — самоеды, то мне придется поневоле пробыть в Восточной Сибири до лета. В обоих случаях получавшегося до сих пор вспоможения никак не хватит на возвращение в Петербург. Ученые исследования заставили меня прожить почти два года в Енисейской губернии — для жизни, может быть, самой дорогой из всех стран света. Средства мои истощились здесь до того, что придется остаться в Сибири, если по вашему ходатайству Академия не поможет мне выбраться отсюда. Найдет Академия возможность назначить мне хотя только самое необходимое пособие — я обязуюсь на возвратном пути обращать внимание на все, что есть в Южной Сибири замечательного в антикварном, этнографическом и топографическом отношении. Главной же моей целью будет древнейшая этнография верхних областей речных систем Оби и Иртыша. Для этого было бы весьма не лишним разрыть все чудские могилы, но это так дорого, что я даже и не осмеливаюсь просить пособия и на сей предмет. Во всяком случае я соберу все возможные предания, займусь определением происхождения и этимологии названий местностей, сбором статистических сведений о туземцах и т.д. Может быть, мне удастся сделать и более этого, но честному человеку не подобает обещать более того, что он наверное может сдержать. Покажутся мои обещания Академии и вам слишком ничтожными, не заслуживающими пособия — я покорюсь судьбе спокойно и безропотно, и этому обещанию я не изменю уже ни в каком случае.

Перехожу от той меланхолической статьи к делам настоящего мгновения. По отправлении к вам моего последнего письма я пробыл несколько времени в Андше и окрестных деревнях. Теперь я живу в вышеупомянутом Агульском улусе и оканчиваю мои разыскания относительно кот-тского языка. Через неделю думаю съездить в Канск за деньгами, высланными мне Академией. Кроме того, необходимо поторопиться к карагасам, которые к этому времени собираются около Нижнеудинска и через неделю разойдутся по недоступным лесам. Чтоб попасть к ним впору, я работал с камассинцами день и ночь, не обращая внимания на здоровье, которое от этих чрезмерных усилий не совсем вожделенно. Если по дороге в Удинск я услышу что-нибудь об асанах, то мне будет необходимо по окончании моих занятий с карагасами возвратиться к Усолке и Оне; впрочем, по весьма достоверным известиям, асаны подверглись точно такой же участи, как койбалы и арины. Здесь, в деревне, есть один котт, который жил некоторое время в окрестностях Усолки и не слыхивал об асанах. Вероятно, что они давно уже исчезли, иначе котты что-нибудь да знали бы о них, как знают многое о енисейских остяках.

Отчет о минусинском путешествии я посылаю прямо к вам, потому что не имею времени писать к секретарю. Человек, который повезет этот пакет в Канск, впился в меня, как клещ — торопит меня немилосердно.

IV

Статскому советнику Шёгрену. Нижнеудинск, 14 (26) января 1848 г.

Это письмо я должен начать неприятным уведомлением, что, приехав в Нижнеудинск, я заболел ревматической лихорадкой, которая в продолжение трех недель не выпускает меня из комнаты и доселе тревожит еще мои легкие. Болезнь эту я захватил от ночной езды в холода и непогоду на пути из Канского в Нижнеудинский округ. Переезд этот, совершаемый многими в 24 часа, взял у меня почти целую неделю, потому что, смотря по обстоятельствам, я сворачивал с большой дороги в разные стороны. Прочитав у Клапрота, что асаны живут по рекам Ане (Она) и Усолке, я решился съездить из Канска в Устьянскую волость, которая обнимает часть двух упомянутых речных областей. Объездив эту обширную область, я нашел нужным продолжить поездку вдоль Усолки до Тасеевской волости. Доехав до устья Усолки, я поворотил назад, но не прямо в Канск — я разъезжал еще несколько времени по Устьянской волости и затем уже по узкой, почти непроездной тропинке выбрался опять на большую дорогу.

Во время этих разъездов я осведомлялся в каждой деревне об асанах и других туземцах, но почти без всякого успеха. По Усолке живут одни русские, которые, как ни мало знают о своей стране, никак, однако ж, не допускают, чтобы предки их были асаны, и выдают себя за потомков ссыльных и казаков. Никто не запомнит, чтобы когда-нибудь показывались здесь какие-нибудь туземцы, кроме везде бродящих тунгусов; если же в незапамятные времена и были здесь какие-либо другие туземцы, то они или вымерли, или перекочевали к другим рекам, но никак не обрусели. Таким образом, даже и по Усолке память об асанах совершенно исчезла, точно так же и по низовьям Аны, принадлежащим к Устьянской волости. Здесь я встретил, впрочем, два русских семейства, про которые говорили, что они потомки коренных обитателей страны, но они, без сомнения, тунгусского происхождения, хотя и уверяли сами, что не помнят своих предков.

Что касается до верхней части Аны, обыкновенно называемой Бирюзою, то и по ней в настоящее время нет туземцев остяцкого племени, но, как совершенно справедливо замечает Клапрот, в недавнем еще времени в