После обеда я вышла в любимую мною маленькую Знаменскую церковь, где в течение всей войны я ежедневно черпала немного надежды и успокаивала тревоги. Я отметила необычное возбуждение. Неряшливо одетые солдаты, в сдвинутых на затылок фуражках, засунув руки в карманы, прогуливались группками и смеялись. Рабочие ходили со свирепыми лицами. С сжимающимся сердцем я сразу же вернулась, спеша скорее увидеть великого князя и моих детей. Великого князя я нашла в крайней тревоге. Неизвестность о судьбе императора, которого он любил, не давала ему покоя. Он ходил по своему кабинету и нервно теребил ус. Он спрашивал себя, не стоит ли ему поехать к императрице, которую не видел после отъезда сына, когда телефонный звонок из дворца сообщил великому князю, что императрица просит его прибыть немедленно. Было четыре часа. Как только автомобиль домчал его до места, он через несколько мгновений был приглашен к государыне. Она приняла его плохо. Спросив о подробностях происходящего в Петрограде, она довольно жестко сказала ему, что если бы императорская фамилия поддерживала императора вместо того, чтобы давать ему дурные советы, ничего из случившегося не произошло бы. Великий князь ответил, что ни император, ни она не имеют права сомневаться в его верности и преданности, что сейчас не время вспоминать старые раздоры, необходимо во что бы то ни стало, чтобы император возвратился как можно скорее. Императрица ответила, что он вернется завтра утром, 1/14 марта. Великий князь пообещал ей встретить его на вокзале и попрощался с императрицей, удостоверившись, что ни ей, ни детям, которые все болели, не угрожает никакой опасности и что их надежно охраняют.

Около семи часов вечера прошел слух, что угрожающая возбужденная толпа рабочих оставила фабрики Колпино и направляется в Царское. Немного испугавшись, мы решили, что великий князь и я отправимся к вдове нашего посланника в Персии, г-же Шпейер, другу, которая три года работала в моей благотворительной мастерской и которая, ввиду возможных беспорядков, часто предлагала мне свое гостеприимство. Владимир, две мои дочери и их бонна-француженка Жаклин должны были отправиться к г-ну и г-же Михайловым, которые постарались принять их как можно лучше и устроить им праздник. Мы покинули дом около девяти часов вечера. По улицам ходили патрули с белыми повязками на левой руке. Мы не знали, остались ли еще верные войска или все перешли на сторону восставших. Наш автомобиль несколько раз останавливали, но, видя в нем великого князя, козыряли ему и пропускали. Г-жа Шпейер уступила нам свою спальню, и не было таких знаков внимания и предупредительности, которых она бы нам не оказала, пока мы находились под ее крышей. Мы почти не спали, время от времени слышались выстрелы, и я воображала себе наш дворец в огне, а все прекрасные коллекции разграбленными и разгромленными. Увы, позднее, после высылки императора в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, потому что, вместо того чтобы убежать, пока еще было время, мы оставались прикованными к этим дорогим для нас предметам. Могла ли я догадываться, что самое ценное, самое любимое мое сокровище, жизнь великого князя и Владимира, будет принесено в жертву? Могла ли я поверить, что русский народ поднимет святотатственные руки на невинных?

Назавтра, в восемь часов утра, за великим князем приехал автомобиль, чтобы отвезти его в императорский павильон на встречу с государем, который должен был прибыть в половине девятого. Прождав некоторое время, великий князь вернулся к г-же Шпейер крайне встревоженный: император не приехал! На полпути между Могилевом и Царским Селом революционеры во главе с Бубликовым остановили императорский поезд и направили его на Псков. Подумать только, что этот самый Бубликов, еще один подлый убийца императора, сегодня безнаказанно разгуливает по Парижу, посещает группы антибольшевистских эмигрантов, и среди русских не находится ни одного, кто швырнул бы ему в физиономию наше презрение.

Мы вернулись в свой дом около одиннадцати часов утра. Я удивилась, найдя наш дворец на месте, слуг в ливреях, а коллекции нетронутыми. Девочки провели у Михайловых еще два дня. Они покидали дом в слезах, а вернулись счастливыми тем, что они называли приключением.

Тем временем в Петрограде произошли важные события. Таврический дворец, в котором заседала Дума, был полон. Офицеры и солдаты переходили на сторону мятежников и являлись предложить им свои услуги. Даже один из членов императорской фамилии, великий князь X, пришел во главе своего полка предоставить себя в распоряжение мятежников[31] и больше часа ждал во дворе, пока Родзянко соблаговолит принять его и пожать ему руку. Вернувшись домой, этот великий князь приказал вывесить на крыше своего дворца красный флаг.

Бывшие министры Штюрмер, Горемыкин, Щегловитов, Сухомлинов, генерал Курлов, митрополит Питирим были приведены в Думу, помятые, получая пинки и оскорбления. Не могли найти Протопопова, который спрятался, но на следующий день сдался сам. Графиню Клейнмихель, чей салон был центром общества и дипломатического корпуса, грубо притащили в Думу, а ее дом разгромили и разграбили. Елену Нарышкину, урожденную графиню Толь, проживавшую в отеле «Астория», привезли в Думу в крытом автомобиле. Обеих продержали там под стражей в течение двадцати четырех часов.

Около четырех часов пополудни, все еще 1/14 марта, к нам приехали князь Михаил Путятин, г-н Бирюков, служивший в Министерстве двора, и тот самый Иванов, о котором я упоминала выше. На пишущей машинке Владимира напечатали манифест, которым император даровал конституцию. Великий князь считал, что ради спасения трона необходимо предпринять все, следует выбросить балласт… Составив манифест, князь Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену, помощнику дворцового коменданта, попросить императрицу подписать его в отсутствие императора, до его прибытия. Нельзя было терять ни минуты. Несмотря на мольбы Гротена, который, говорят, даже стал перед ней на колени, императрица отказалась поставить свою подпись. Тогда великий князь Павел срочно подписал документ, и Иванов увез его в Петроград, где получил подписи великих князей Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Этот манифест был сразу же отнесен в Думу и передан Милюкову, который пробежал его глазами, убрал в портфель и сказал:

– Интересный документ.

Должно быть, он прячет его по сей день, потому что эта важная в тот момент бумага никогда не была оглашена. К несчастью, судьбе было угодно, чтобы документ этот попал в руки человека столь мало щепетильного, как Милюков. Один факт, который я расскажу