Шрифт:
Закладка:
Южный ветер усиливался, трехбалльная волна в белых гребешках неслась навстречу набирающему ход каравану. С левого борта проплыли и остались за кормой высоченные сосны острова Аэгна. Следовавший с правого борта «Гидрографа» эсминец «Энгельс», как хороший пастух, пропустив караван мимо себя, пристроился в кильватере «Гидрографа». Далеко впереди каравана маленькими черточками прыгали на волне два катера «МО», обеспечивающие противолодочное охранение.
Неожиданно капитан-лейтенант Лисица услышал тревожные гудки с шедшего сзади эсминца «Энгельс» и в ту же секунду крик собственных сигнальщиков: «Воздух!» Оторвав взгляд от карты, капитан-лейтенант выскочил на крыло мостика. Спрашивать, что случилось, не было нужды: в разрыве облаков высоко над караваном лениво кружилась «рама»...
24 августа 1941, 03:40
Контр-адмирал Дрозд, сидя в своем салоне на крейсере «Киров», зябко кутаясь в шинель, пил остывший чай. Одна нога у него была в сапоге, вторая — в валенке. Адмиралу было 33 года, но вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем довоенного Дрозда, легендарного дона Рамона республиканского флота Испании, затем командующего Северным флотом вместо расстрелянного Душенова — командующего, не побоявшегося вступить в открытый конфликт со всемогущим сталинским наместником Заполярья Иваном Папаниным. Этот конфликт стоил Дрозду должности, но не головы, как его предшественнику.
Переведенный на Балтику командиром Отряда легких сил и произведенный по этому случаю в контр-адмиралы, Дрозд делал все, что мог, чтобы поднять боевую подготовку командного и старшинско-рядового состава вверенных ему кораблей. Он не был, как говорится, моряком от рождения. Родившись в Белорусской глуши, Дрозд впервые увидел море, а, точнее, — Финский залив, только в 16-летнем возрасте, когда его семья в 1922 году переехала в Петроград. Попав в училище по путевке Путиловского завода в 1924 году, он учился там без всякого блеска, можно сказать даже, что очень тяжело, едва не был отчислен и окончил училище на год позднее своих сокурсников. Не хватало общего образования, не хватало любви к морю, которую трудно было ожидать от выходца из белорусских лесов. Однако, обладая сильной волей и незаурядной работоспособностью, Дрозд выковал сам из себя вполне приличного морского офицера в рамках военно-политических требований начала 30-х годов, когда после Кронштадтского мятежа пытались как можно скорее избавиться не только от офицеров старого флота, но и от матросов, хорошо помнивших как 1917, так и 1921 год.
Через пять лет после окончания училища Дрозд уже командовал эсминцем «Володарский», а вскоре был назначен старпомом на линкор «Марат». Рос опыт, а гражданская война в Испании привила ему даже некоторую флотскую лихость и проснувшуюся неожиданно любовь к эскадренным миноносцам. Эсминцы! Смертоносно-стремительное оружие морской войны, немыслимые скорости, торпедные вееры, как пальцы Юпитера-громовержца, огненные трассы скорострельных орудий, теплое тяжелое дыхание почти живых существ. Они уже доказали свои возможности в прошлом, а какое будущее открывалось перед ними на гребне новой технологии!
До середины 30-х годов единственными эсминцами в составе советского флота были доставшиеся в наследство от Императорского флота «новики», уцелевшие в огне мировой и гражданской войны, в грызне наркоматов и в путаных планах Советского Труда и Обороны. Затем советские заводы наладили серийное производство новых кораблей этого класса. Одним за другим входили в строй лидеры типа «Ленинград», эсминцы типа «7» и «7У», которые при всех своих недостатках являлись все же крупным шагом вперед по сравнению с морально и физически устаревшими «новиками».
Дрозд заботливо принимал новые корабли в свой отряд, отрабатывал с ними комплексы боевых задач, которые с каждой неделей боевой учебы становились все более сложными и максимально приближенными, как ему казалось, к боевой обстановке. Торпедные атаки колонны линкоров противника под прикрытием темноты по дивизионно с разных курсовых углов с одновременно координированной атакой торпедных катеров, с поддержкой береговых батарей и без нее, дневные атаки отряда линкоров и тяжелых крейсеров противника с применением дымзавес с одновременным наведением кораблей противника на минные поля и подводные лодки, развернутые заблаговременно согласно одному из вариантов оперативного плана. А как красивы были на ходу новые «семерки» и «семерки У» с их итальянско-средиземноморской грацией, задуманной проектировщиками фирмы «Ансальдо» и не очень испорченной нашими судостроительными заводами!
Адмирал Дрозд любил эти корабли, он наслаждался одним их видом, когда Балтийский флот, стряхнув, наконец, с себя последние липкие последствия Брест-Литовского договора, снова вышел на просторы Балтики, и гордые эсминцы наконец смогли щегольнуть полными ходами без риска выскочить на камни или сесть на мель, оказывая при этом сильное воспитательное воздействие на население прибалтийских республик...
Адмирал Дрозд за первую неделю войны потерял три своих эсминца. Он не сходил с мостика, забыв о своем адмиральском звании, с ужасом убеждаясь, что почти никто ничего не способен делать в реальных боевых условиях, что вся система подготовки флота была не просто оторванной от реальности — она была преступно-фантастичной. Никто не видел ни линкоров, ни тяжелых крейсеров противника. Даже эсминцев не видели, хотя они многим мерещились. Хуже было то, что никто не видел, как немцы ставят мины и когда, хотя ночи были белыми. Но и это не самое худшее.
Хуже было то, что немцы знали о каждом шаге Балтийского флота на уровне каждого отдельного корабля, каждого транспорта до самого паршивого номерного буксира. И более всего это касалось буксиров. На маршрутах движения эсминцев всегда оказывались мины. Мины, непонятно как, оказывались и на секретных якорных стоянках, в местах рандеву и дозаправки топлива, определенных каких-нибудь 10 часов назад на секретном оперативном совещании. При любой облачности «юнкерсы», вываливаясь из туч, безошибочно опознавали стоящие под берегом замаскированные эсминцы, обрушивая на них дождь авиабомб. В районах патрулирования невозможно было
