— Чем вызван шок?

— Пока не понимаю…

— Вы что — не помните, что вводили?

— Почему… помню, — пробормотала она, опустив глаза и чувствуя себя школьницей, застигнутой за чем-то запрещенным.

— Тогда назовите, — потребовал Мажаров.

— Но ведь… трудно определенно сказать… это мог быть антибиотик, его вводили накануне операции…

— Это слишком отсроченные последствия! — перебил он. — Антибиотик вводился в шесть утра, сейчас половина второго, слишком долго для реакции немедленного типа.

— Тогда выходит, это что-то из препаратов для наркоза. Но клиентка могла не знать об аллергии. И я могла этого не знать, соответственно.

Мажаров сверху вниз посмотрел на нее.

— То есть вы не спросили?

— О чем? Об аллергии на наркотизирующие препараты?

— Об аллергии вообще, Инна Алексеевна!

— Я не помню… надо смотреть карту.

Мажаров раздраженно махнул рукой:

— Через полчаса жду вас с картой клиентки в кабинете Аделины Эдуардовны, — он отстранил Инну и вошел в палату, а Калмыкова почувствовала, что вот-вот заплачет.

Такое случилось с ней впервые — чтобы допустить оплошность, едва не повлекшую смерть клиентки, да еще и не помнить, как именно такое могло произойти. Калмыкова всегда проверяла и перепроверяла свои записи перед операцией, чтобы избежать вот таких ситуаций, но сегодня с самого утра все шло не так.

«Нельзя, нельзя приносить свои проблемы на работу! — ругала себя Инна, шагая по коридору в ординаторскую. — Папа всегда говорил — перешагнула порог больницы, и все — ты не мать, не жена, не дочь, ты — врач, забудь обо всем, что у тебя происходит за стенами. А я в последнее время слишком часто отвлекаюсь на Алину, на Даню, на… а, да что там! Мне нет оправданий, это же понятно. Драгун запросто выставит меня на улицу и будет права — я поставила под угрозу жизнь клиентки и репутацию клиники. Да еще и клиентка — жена мэра, ну вот как такое происходит в один момент?»

В ординаторской ее встретили сочувственными взглядами, но Инна, низко наклонив голову, прошмыгнула к своему столу и сразу уткнулась в монитор, открыв карту клиентки. Разговаривать с коллегами не хотелось совершенно, да и что она могла сказать? Оправдываться? Любой из них мог оказаться на ее месте… Или — не мог? Она проявила халатность, да что там — допустила чудовищную ошибку и теперь даже не могла понять, какую именно.

— Игорь Александрович, — обратилась она к Авдееву, — вам придется сегодня работать с другим анестезиологом, у меня сейчас разбор с шефиней и Мажаровым.

Авдеев только пожал плечами — он уже, видимо, успел передать все данные клиента Сергею Маликову — тот работал в клинике давно и считался начальником Инны.

— Удачи, Инна Алексеевна, — сказал Филипп Басалаев, выглядывая из-за своего монитора.

— Она мне точно пригодится, — пробормотала Инна, забирая с принтера распечатку протокола и предоперационного осмотра.

Строка об аллергии была пуста, это сразу бросилось Калмыковой в глаза — она действительно вчера не спросила у клиентки об этом.

В ординаторскую в этот момент вошел Маликов и сразу направился к ее столу, протянул руку:

— Дай я посмотрю.

Инна протянула ему лист, и Маликов, конечно, тоже сразу увидел пустую графу.

— Ты как так налажала-то, Инка? — укоризненно покачав головой, спросил он. — Там Мажаров злой как черт…

— Еще бы — жена мэра…

— А не в том дело. Будь это кто угодно — он бы злился так же, и я, представь, сейчас его хорошо понимаю, — Маликов помахал перед ее лицом листком. — Ну придумывай, что будешь говорить, больше я выхода не вижу.

Инна тяжело вздохнула, собрала все бумаги и вышла из ординаторской, направляясь к лестнице в переход между корпусами.

Аделина

После разговора с Кайзельгаузом у меня осталось очень приятное впечатление и какая-то ностальгия, вызванная, видимо, его словами об отце. Наверное, никто, чьи родители не работали в той же области и не были успешными и признанными, не сможет понять этих чувств.

Мне было чуть легче потому, что я женщина, мы все-таки немного иначе воспринимаем подобные моменты, да и мать никогда не стремилась видеть меня рядом с собой в операционной. Наоборот, она всячески отговаривала меня и не подталкивала к выбору профессии, считая неспособной и ни на что особенно не годной.

Семену же досталось, очевидно, по полной программе. Его отца, Бориса Исаевича Кайзельгауза, я знала довольно неплохо, и это был тот еще субъект. Самовлюбленный, холеный, с завышенной самооценкой, он всегда появлялся в отделении, где оперировал, с пафосом и громким говором, как будто считал хорошим тоном орать в коридорах, и его совершенно не смущало, что в палатах находятся пациенты после тяжелейших операций, выполненных его коллегами.

Кстати, сам Борис Исаевич в последнее время практически не брался за сложные или сомнительные случаи, находил тысячи причин для отказа и передачи такого пациента кому угодно. Я подозревала, что он просто-напросто опасался негативных исходов, чтобы не испортить себе репутацию блестящего хирурга. Он на самом деле когда-то таким и был, просто сейчас уже и возраст, и новые технологии, овладевать которыми ему становилось все труднее. И сын пригодился ему для этого как нельзя более кстати, и можно было продолжать поучать его, делая вид, что проверяешь знания и квалификацию.

На самом же деле, по отзывам коллег, как следовало из небольшого досье, собранного для меня Аллой, Семен Кайзельгауз-младший был отличным хирургом, может, не выдающимся, но уж точно не заурядным, он обладал быстрым и четким мышлением, хорошей реакцией и уверенными, твердыми руками. И те же коллеги кулуарно поделились с моим референтом мыслью о том, что отец нарочно принижает способности сына, чтобы удержать возле себя, сделать зависимым, пошатнуть уверенность в том, что Семен сможет добиться чего-то самостоятельно.

Нет, мне в этом смысле с матерью повезло, она никак не комментировала мои успехи или неудачи, не влезала в мою работу — вообще не интересовалась тем, как и что у меня происходит. И вот за это я сейчас, сравнив наши с Семеном истории, была очень благодарна, хотя раньше обижалась. Нет, мама все сделала правильно — она научила меня выбирать свой путь и следовать ему, а не ждать, что великая Майя Михайловна придет, протянет руку и все решит за меня. Все, чего я достигла в медицине, было моей личной заслугой, а вовсе не отголоском фамилии Драгун.

Мне очень хотелось, чтобы Семен Кайзельгауз-младший остался работать в моей клинике,