Психолог Иващенко после первого же разговора с Инной сказал мне, что та ему не нравится и кажется весьма подозрительной. Я насторожилась — чего-чего, а подозрительных людей в клинике я видеть больше не хотела, тут и так регулярно появлялись довольно странные персонажи как среди пациентов, так и среди персонала, и это иной раз вызывало определенные сложности, мягко выражаясь. Создавалось впечатление, что моя клиника притягивает людей в высшей степени профессиональных, но с какими-то скелетами в шкафах, с какими-то прошлыми сложностями. Это касалось даже меня самой, даже моего мужа Матвея, и порой я думала, что именно в этом причина — я чувствую в людях эти сложности и не могу отказать.

Однако Калмыкову бы я не взяла и уже настроилась отказать ей, но тут, как обычно, случилось непредвиденное — наш бессменный анестезиолог Артем разбился в аварии, а его более молодой коллега Влад ни за что не справился бы с такими объемами операций, как проводились в клинике. Словом, судьба распорядилась так, что Инна Калмыкова стала частью коллектива, но я пока не пожалела об этом ни разу. Ну и увлечение ландшафтным дизайном, конечно, тоже добавляло ей веса в моих глазах.

Сейчас, идя по аллее от парковки к административному корпусу, где находился мой кабинет, я с удовольствием отмечала, что все клумбы укрыты зеленью и цветами как ковриками, от них исходит приятный медовый аромат, и это как-то успокаивает, настраивает на хорошее.

Я невольно задержалась у большой клумбы в форме сердца, усеянной мелкими белыми, розовыми и маслянисто-желтыми цветами. Они тонко пахли, и я никак не могла вспомнить название.

— Доброе утро, Аделина Эдуардовна, — раздалось за спиной, и я повернулась — ко мне приближалась Инна Калмыкова, чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, раскрасневшаяся и слегка растрепанная.

— Доброе утро, Инна Алексеевна. Вы сегодня рано.

— Почему? — как-то растерянно спросила она, бросив взгляд на часы, и вдруг расхохоталась: — Да у меня часы вперед бегут, надо же… а я детей подняла ни свет ни заря, сына в лагерь отвезла — думаю, почему так тихо? Ох ты… — она завозилась с наручными часиками, переводя стрелки.

— Вы не знаете, как цветы называются? — спросила я, кивая на клумбу, и Калмыкова улыбнулась:

— Вообще это гипсофилы, но мне больше нравится английское «дыхание ребенка».

— «Дыхание ребенка»? — переспросила я, никогда прежде не слышавшая подобное название цветка.

— Да. Существует легенда, что в горах разбился мальчик, пасший овец, — искал отбившуюся от стала овцу и не заметил высокого обрыва, упал. Мать искала его несколько дней, а обнаружила только вот эти цветы, — Инна рукой указала на белые головки.

— Жуткая легенда, — поежилась я.

— Да, вот и немцам так казалось, потому они называют их «вуаль невесты».

— Откуда вы все это знаете, Инна Алексеевна?

— Так я много лет занималась разведением цветов. Дом был загородный, большой, с садом, пока в декрете сидела — нужно было чем-то заниматься, вот я и занималась… Я понимаю, странно звучит — анестезиолог и вдруг…

— Да почему же? Наоборот, интересно. Когда вы только время находите для такого хобби?

— Ну сейчас-то я только тут, в клинике, цветы высаживаю, квартира в обычном доме, — пожала плечами Калмыкова, и в ее лице вдруг мелькнуло что-то странное.

— Жалеете, что из столицы уехали?

Она снова пожала плечами:

— Не особенно. Здесь все-таки родной город…

— Мне кажется, я вашего отца знала.

— Все может быть. Он работал в больнице скорой помощи, заведовал приемным отделением.

Я почему-то вдруг сразу вспомнила Алексея Максимовича Калмыкова — высокого, сухощавого, с тяжелым профилем и кустистыми бровями. Он всегда так стремительно передвигался по коридору отделения, что полы его халата летели сзади как крылья, и я отчетливо помнила этот момент. Калмыков умер лет семь назад от инфаркта прямо на работе.

— Странно, что я раньше об этом не вспомнила.

— Может, оно и к лучшему, — с грустной улыбкой отозвалась Инна. — Мне вот сегодня дочь заявила, что быть Калмыковой в нашем городе — наказание, особенно если учишься в медицинском институте.

— Подозреваю, что Галина Григорьевна Ганченко особенно придирчива? — предположила я и не ошиблась — Инна кивнула:

— А то… да вы наверняка тоже через это прошли, как и я.

— Наверняка! — заверила я и даже поежилась, вспомнив Три Гэ, как мы называли заведующую кафедрой неорганической химии. К детям врачей она придиралась с такой силой, что редкий из нас сдавал проклятую неорганику с первого раза, и меня эта участь тоже не обошла.

— Я не понимаю, как у Майи Михайловны могла получиться такая бестолковая дочь! — негодовала Ганченко, с видимым удовольствием выставляя мне в зачетку неуд.

Я рыдала всю дорогу домой, потому что зубрила билеты неделю, просыпаясь ночами в холодном поту, а в итоге получила два дополнительных вопроса из курса для специалистов химической отрасли, а вовсе не медицины, на чем и засыпалась.

Мама, кстати, отнеслась к этому совершенно спокойно и даже равнодушно:

— Ганченко просто ненавидит тех, у кого есть дети. Это нам она мстит, а вовсе не вам, потому что своих у нее нет, она всю себя посвятила преподаванию, а мы вроде как отвлекались от медицины, чтобы потомством обзавестись, такая вот странная логика. Не обращай внимания, пересдашь.

Я действительно пересдала, но Галина Григорьевна, выходит, все еще преподавала и продолжала тихо гнобить детей из медицинских династий — ничего не поменялось.

— Как вам работается, Инна Алексеевна? — спросила я, когда мы уже подошли к административному корпусу.

Калмыкова пожала плечами:

— Хорошо. В принципе, если знаешь работу, то место ведь не так важно… — И тут она как-то съежилась, словно спохватившись, что сказала лишнее, забормотала, глядя на выложенную брусчаткой дорожку: — То есть… я имела в виду, что… в общем…

— А вы правы, Инна Алексеевна, — прервала я. — Когда человек профессионален, то работа у него на первом плане, а потом уж все остальное. У вас операции сегодня?

— Да! — с облегчением выдохнула она. — С Мажаровым и с Авдеевым.

— Отлично. Тогда не буду задерживать, готовьтесь к обходу.

Мы уже вошли в здание, и Калмыкова побежала направо, к лестнице, ведущей в гардероб, а я поднялась к себе в кабинет.

Чем-то она меня настораживала, эта маленькая женщина с короткой стрижкой и вечно испуганными глазами. Мне постоянно казалось, что Калмыкова оглядывается, даже когда идет по коридору с кем-то из коллег, словно ждет нападения. Но я видела, какой она становится в операционной,