Шрифт:
Закладка:
— Привет. Все сложилось так, как и должно было сложиться. На тот момент ни ты не мог быть иным, ни я. Ты внутренне не готов был стать семейным человеком: тебе нужно было развиваться, искать и проявлять себя. Ты был Возлюбленным. Я тогда первый и последний раз в жизни поймала себя на том, что называю так мужчину. Это подразумевает нечто большее, чем секс и совместное ведение хозяйства… Мне нравилось, что ты стремишься познать, в том числе и Бога. Хотя это иногда подразумевает одиночество — познавший не найдет ничего по ощущениям более Прекрасного для себя. Единственное, что меня огорчает, это мысль о том, что я сделала тебе «подсечку» этим расставанием. Мне казалось, что ты любишь не меня, а свою любовь ко мне — этакое самопожертвование во имя спасения. Я была искорежена той утратой, а наши отношения были как целительное средство. Правда, помню твою мудрую не по годам и имеющемуся запасу жизненного опыта речь, о том, что сохранение семьи — это как возделывание яблоневого (или какого-то другого?) сада, который терпеливо надо возделывать, даже если любовь прошла. Терпеть и работать дальше. Это вызвало во мне тогда некую грусть: ты тоже подразумевал конец всему.
— Говоря про яблоневый сад, я был уверен на сто процентов, что семья — это труд(а значит был готов в какой-то мере к трудностям). Кроме того я имел ввиду разные развития событий: любовь могла угасать, угасать и пламенеть с новой силой, не угасать, постоянно усиливаться. Почему ты думаешь, что в нашем случае нелюбовь могла не ослабевать?
— Мы не вместе, значит, смогли друг без друга. Мужчины всегда идеализируют то, что прервали не сами. В любом случае, боль, причиненная другому, особенно в ответ на любовь, это наш ад. Я что-то этим нарушила в своей жизни. Почему ты именно сейчас меня нашел?
— На несколько лет мне нужно было про тебя забыть. Потом у меня стало возникать желание узнать, как твои дела, чем ты живешь. Пару месяцев назад я, наконец-то, дозрел.»
Саня помолчала.
— Это последнее, что писал ей тот человек, которого она когда-то знала и любила. Вся остальная переписка ведется уже кем-то совершенно другим. Возможно, у М. просто ловко выманивали деньги, в то время как Возлюбленного уже могло и в живых-то не быть. М. мучил стыд за свое малодушие, за свой страх увидеть его другим, изменившимся, и она решила к нему пойти, увидеться с ним, наконец-то. А этого ну никак нельзя было допустить.
— Но в переписке об этом её решении не упоминается.
— Кто-то был с ней хорошо знаком, или мог знать ее мысли. А что со вторым случаем?
Вторая, покончившая с собой, В., была поэтессой, известной, правда, лишь в узких кругах. Стихи ее были пронизаны невыразимой грустью, отличались каким-то мистическим видением, неясными порой мыслями, и лейтмотивом в них проходило предчувствие скорой кончины. Ходила В. всегда в черном, правда, в пикантном черном: черное кружево соблазнительно выглядывало из глубокого декольте, открывающего роскошную грудь, совершенно не подходящую для печальных вздохов. Страдала, кстати, каким-то странным недугом, определить причины возникновения которого ни один врач так и не смог. Родители оставили В. приличное наследство. При расследовании обстоятельств неожиданно выяснилось, что буквально за несколько часов до ухода из жизни она заказала тур на двоих в фантастически красивую и столь же фантастически дорогую страну, и успела поделиться этим с подругой, при этом была явно воодушевлена и загадочна. С кем собралась в путешествие так и не раскрыла, пообещав, что все подробности расскажет после возвращения. А еще спросила, может ли та представить ее в роли бизнес вумен? Предсмертная записка, тем не менее, была ею написана. Все, как у Поэта: «Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем…»
Лева предложил Сане устроиться в музыкальную школу, где преподавала Кира — чтоб лучше понять, что же в последнее время происходило в ее жизни, благо, что совсем скоро наступали каникулы, и ей придется провести всего несколько занятий. Уже уходя, он спросил:
— Пойдем завтра на пляж? Будут все свои. Наберешься сил перед ответственным заданием.
— Хорошо, но нужно попросить помочь Яру. Ты не против?
— Звони.
Глава 3
Двое стояли у входа в складское помещение небольшого супермаркета. Первый только что докурил, и теперь оба смотрели вдаль, туда, где за соседней пятиэтажкой начинался лесок. Второй заговорил, ни к кому, в общем-то, не обращаясь:
— Вечер то какой хороший выдался..! Цвет у неба почти летний. Ранней весной небо далекое, оттенок у него холодный, и от этого сразу чувство какого-то своего несовершенства. А сейчас — словно ближе стало. Вот, казалось бы, небо да небо. А ведь самое голубое небо в мире, оказывается, в Бразилии, в Рио-де-Жанейро, а второе место — у островов в Новой Зеландии…
Плетет и плетет языком своим. Одно хорошо — отвечать ему не надо: сам за всех говорит. Недавно сюда устроился, чудила, Да, вечер что надо. Все будет сегодня. А завтра меня уже здесь не найдете. Но всем остальным об этом знать не обязательно. Вот и она. Вся налитая. Все выпирает: ягодицы, ляжки. Маечка коротенькая — ничего не скрывает, все на виду. Две короткие тугие косицы, щеки пухлые, нежные, взгляд доверчивый. Последний доверчивый взгляд в ее жизни…Сколько ей? Сейчас не поймешь — сколько им. Акселератки. Какая разница. Он решил, что ей уже можно. Сейчас она купит продукты, потом пойдет выносить мусор и собачонку свою с собой прихватит — в лес погулять. Там и встретимся, Красная Шапочка. Он уже столько раз это себе представлял. В каждом городе, где он ненадолго оседал, была своя «Красная Шапочка». И никто до сих пор не смог его поймать…
— Куда же ты, спрашивается, паскуда, ниже-то еще устремляешься? — похоже, в какой-то момент разговор поменял свое русло, но Первый, охваченный своей звериной дрожью, этого не заметил. — Ведь люди и так существа падшие, Homo sapiens, «хомо сапиенс» — один корень с «гумус», то бишь «перегной», перегной разумный, цель которого — стать Anthropos — устремленным вверх. Дерьмо должно стремиться вверх — такая задача ему поставлена. Так ведь нет — решил днище пробить.
— Ты за че, братка, базаришь
