— Вроде травинки, которая качается под потоком воздуха?

— Молодец. Только чуть более сложно. А теперь ты, Вань, держишь ложку и направляешь ее влево. Понимаешь, к чему я клоню? — Калабин повернулся к своему молодому приятелю и лукаво улыбнулся. — В чем существенное отличие твоей ложки от собаки или травинки?

Лесин на мгновение задумался и тут же выдал:

— Петр Леонидович, я думаю, отличие в том, что моему действию предшествовал анализ, какой-то мыслительный процесс, в результате которого родилось решение. И только после этого решения возникло действие. Пойдет?

— Супер, Ваня… Более чем пойдет. Только надо уточнить, что речь идет о сознательном, — на слове «сознательном» Калабин сделал ударение, — мыслительном процессе. Ведь мозг собаки тоже трудился, чтобы побудить ее к действию.

— Ну, профессор, и что все это значит?

— Это, Ваня, значит, что с точки зрения действия мы не особо отличаемся от травинки или собаки. В каждом случае действие предопределено. Но нашему действию, как ты правильно подметил, предшествует процесс мысли… Нет, лучше сказать, процесс анализа. Вот этот самый анализ, причем ограниченный исключительно нашим сознанием, мы часто и принимаем за решения…

— Хотите сказать, профессор, мы лишь анализируем, а действие — это результат этого самого анализа?

— Результат, верно, но… — он поднял указательный палец вверх и вновь, на мгновение хитро улыбнулся, — но не только этого анализа.

— А вот тут, профессор, пожалуйста, поподробнее…

Дождь к тому моменту перестал моросить, сквозь плотные тучи начали пробиваться солнечные лучики, и Калабин скинул свой дождевик. Профессор был в точно той же одежде, что и вчера. Только одна отличительная деталь сразу бросилась Лесину в глаза — на шее у профессора было что-то вроде тугого браслета или ошейника. Не более двух сантиметров в ширину, сделанного из каких-то синтетических материалов с переливающимися прозрачными вставками. Точно такой же аксессуар Лесин видел на фотографии калабинской внучки.

Иван Алексеевич тут же хотел спросить, что это за приспособление (или украшение), однако благоразумно решил не торопить события, отложив вопрос до более благоприятной минуты.

— Примеров, Ваня, масса… Представь, что у тебя важное выступление. Сознание говорит, что главное — нужно не волноваться, и тогда все будет хорошо… Но что-то или кто-то вопреки этому твоему «анализу» или совету заставляет тебя дергаться. Я о том, что результат твоего анализа в данном случае разошелся с действием. Или вот, тоже славный пример… На работе секретарша начинает с тобой флиртовать. Анализ говорит о том, что все это кончится плохо или очень плохо. Тут она прижимается к тебе своими буферами, и весь твой анализ летит к чертовой бабушке! Блямсь!

— В таких случаях говорят, что решило наше тело или наши чувства. Глупость сказал, да?

— Да нет, Вань, как раз в точку попал, — профессор с искренним удивлением взглянул на Лесина, словно тот догадался о том, что он только собирается сказать. — Грубо, очень грубо говоря, твое действие — это как сумма трех голосов: сознательного анализа, рефлекторного подсознательного и телесной реакции. Это как весы, на чаши которых ложатся эти голоса — куда перевесит, такое действие и получается. Но знаешь, что здесь самое интересное?

Лесин помотал головой.

— Самое интересное тут то, что только первый и является «решением», только эти результаты анализа являются твоими собственными, понимаешь?

— Нет, совсем не понимаю.

— Ведь кто такой ты? — с этим вопросом Калабин заглянул в глаза Ивану Алексеевичу, но в этот раз улыбаться не стал. — Ты — это своего рода программка сознательного анализа. Задача этой программки — поставлять организму разумные советы, основанные на логике, абстрактном мышлении и рефлексии. На всем том, чем генетический разум и рефлекторное подсознание не обладают. Вот ты, как программка, всю жизнь и выполняешь свою функцию — анализируешь, даешь «советы», а когда организм поступает согласно твоим советам, ты полагаешь, что управляешь, принимаешь решения… — вместо своего обычного «блямсь» профессор чуть улыбнулся Лесину и снова уставился вдаль. — И да, ты прав, опустить руки — это значит, что программка выдаст системную ошибку, перестанет должным образом работать, и организму от того станет намного хуже… Ну, доступно я объяснил?

К тому моменту глаза Ивана Алексеевича заметно округлились, рот приоткрылся. Он решил, что профессор не иначе как спятил, а если не спятил, то просто разыгрывает его, неся все эти странности. Сказав в уме «странности», Лесин вспомнил, что ученый люд всегда был не без странностей, и даже самый великий академик или гений, вроде Калабина, по жизни вполне мог быть решительным чудаком.

— Петр Леонидович, — осторожно начал Лесин, — вы что, полагаете, что мы — люди, вовсе не люди, а программки? — он едва сдержался, чтобы не задать этот вопрос с иронией.

— Скажи мне, Ванечка, ты можешь управлять работой своего сердца? А кишечника? Может, клетки делить умеешь?

— Нет, конечно, Петр Леонидович, это тело само делает.

— Верно, Ваня, само… А можешь ли ты объяснить, почему тебе какая-то вещь нравится или не нравится? Или четко сказать, в чем состоят твои страхи, переживания? Может, снами управлять? Тоже нет?! Супер… Как же, скажи тогда, так получается: ты весь такой единый, но ничего этого сделать не можешь? У?

Все еще сохраняя глубокий скепсис, Иван Алексеевич обнаружил, что в словах профессора есть толика истины. По своему собственному опыту Лесин хорошо знал, что далеко не всегда мог управлять своими чувствами и побуждениями. Хотя, безусловно, желал бы этого.

Пока Лесин думал, что ему ответить, Калабин добавил:

— И это уже не говоря про миллиарды бактерий, которые живут в твоем теле и тоже, между прочим, влияют на настроение, самочувствие и в итоге на твои действия…

— Хотите сказать, мы ошибочно называем себя «Я», поскольку тут не одно «Я», а как минимум три?

— Тебе, я вижу, не хочется в это верить. Это нормально. И с точки зрения сознания, и подсознания… Наш организм — это и впрямь как несколько центров принятия решений. Они тесно друг с другом взаимодействуют и при этом локализуются в одном месте — в мозге. Поэтому можно назвать их как угодно — родными, друзьями, соседями, но никак не единым целым.

— Хм, то есть вы хотите сказать, профессор, что человечество несколько десятков веков заблуждалось относительно того, кто люди есть на самом деле?

— Вань, а что в этом странного? Человечество постоянно в чем-то заблуждается, и развитие науки это раз за разом наглядно демонстрирует, развенчивая одно заблуждение за другим. Тем более, что в данном случае нам удобно заблуждаться. Думать о себе, как о венце творения, созданном по образу и подобию божьему — это же намного приятнее, чем понимать, что ты — всего лишь программа логического анализа…

Профессор замолчал, а Лесин припомнил, что люди издавна придумывали себе бесов, духов и прочие странные вещи, которые бы объяснили двойственность (или тройственность?) их природы.