Постепенно, по мере проверки детерминизма на все новых и новых примерах, настроение Ивана Алексеевича стало портиться, в конечном итоге дойдя до состояния какого-то внутреннего страха. Лесина ужасно пугала идея, что каждая его мысль возникает потому, что должна возникнуть, потому что другой быть не могла. А это, в свою очередь, означало, что все достижения Ивана Алексеевича, все его успехи — это всего лишь неотвратимое стечение обстоятельств, а вовсе не его заслуга и успех. Может, и Божья воля, но никак не его собственная…

Все это виделось Лесину чертовски унылым, заставляя искать спасительные соломинки, которые бы вернули ему прежнее душевное спокойствие и определенность. Одно было ему совершенно непонятно:

«Пусть даже все предопределено, допустим, это так… Как же это стыкуется с тем, что я каждый раз ярко ощущаю свой выбор, свое решение? — спрашивал он сам себя, расхаживая по своему номеру взад и вперед. — Вот держу я ложку, — Лесин брал со стола чайную ложку и направлял ее то вправо, то влево, — ведь я сейчас отчетливо решаю, махнуть ей вправо или влево. Я ведь волен сделать как угодно, и если это не решение, то что же это тогда?!»

Ставя себя на место профессора, он быстро находил контраргументы:

«Направил вправо, потому что в пользу «права» было больше факторов. Может, удобнее, а может, право мне просто нравится больше, чем лево… И поскольку я всех этих факторов не знаю, мне кажется, что это я решаю… а не слепая судьба, подсовывающая нам одно решение за другим… Блямсь!»

Решив, что, вероятно, именно это ему Калабин завтра и скажет, он даже подумал, не купить ли ему бутылку вина. Иван Алексеевич ненавидел алкоголь — он замутнял его сознание, делал глупым, уязвимым, и это крайне его раздражало. Поэтому, когда по долгу службы ему приходилось выпивать, Лесин заранее принимал таблетки, нейтрализующие действие спиртного.

Теперь дело виделось ему иначе. Иван Алексеевич рассудил, что если от него самого ничего не зависит, то не так уж важно, выпьет он завтра или нет. И вообще, вероятно, решение выпить или не выпить уже принято (в будущем), а он лишь идет к нему извилистыми путями мысленных размышлений.

Душевные переживания ожидаемо не дали Ивану Алексеевичу нормально выспаться. Всю ночь его мозг усиленно работал, и даже во сне он вел сам с собой диалоги, пытаясь, с одной стороны, опровергнуть клятый детерминизм, а с другой — разрушить все выдвинутые против него опровержения. К несчастью Лесина, даже во сне он приходил к тому, что нет ничего отчетливо доказывающего нашу свободу выбора или воли. Даже их потенциальное наличие.

Погода в тот день выдалась ненастная: лил дождь, хлестал ветер, похолодало. В соответствии с погодой Лесин заказал в буфете стопку бутербродов и пару термосов с кофе. Уже сделав несколько шагов по направлению к выходу, он вернулся и попросил еще небольшую, на сто грамм бутылку коньяка и чайную ложку. Последней просьбе официант удивился, но любезно согласился в обмен на обещание вернуть ее в целости и сохранности в отель.

Уже в салоне электромобиля, примерно через час езды, Иван Алексеевич встрепенулся:

— И какого черта?! — вдруг вскрикнул он.

Компьютер не понял этой эмоциональной реакции, попросив Ивана Алексеевича уточнить запрос.

— Отбой! Едем по заданному маршруту, — успокоил его Лесин, продолжая рассуждать молча.

«Так я впаду в уныние, у меня опустятся руки, и все это очень пагубно скажется на моем будущем… Пусть мое будущее определено… но все равно, пусть тогда это будет светлое будущее…»

Сказав себе это, Иван Алексеевич снова воспрял духом, и снова его собственные мысли заставили его усомниться — разве сейчас не по его собственной воле он отбросил уныние? Все это выглядело как будто он подумал, рассудил и сделал верный выбор. Лесин улыбнулся; очень не терпелось ему послушать, что скажет на все это Калабин.

Вот только подъезжая к условленному месту встречи, Иван Алексеевич уже сильно сомневался, что профессор придет. Всю дорогу лил дождь, и хотя он уже почти перестал, на улице было зябко, промозгло; неуютно. Выйдя из машины, Лесин ощутил, что морось никуда не исчезла, микроскопическими капельками оседая на его ветровке. Сегодня он оставил деловой костюм в чистке, надев простую повседневную одежду.

То и дело поскальзываясь на мокром склоне, Иван Алексеевич не без труда взобрался на вершину. Погода для пикника была отвратительной, а потому, увидев профессора, он приятно удивился. Казалось, тот даже сидит на том же месте, только накрыт полиэтиленовым плащом, морось на поверхности которого собирается в крупные капли и время от времени тоненькими ручейками сбегает вниз.

— Не по-летнему пасмурно, да, профессор?! — сказал вместо приветствия Лесин, постилая на землю найденный в машине спасательный жилет и усаживаясь рядом. — Давайте кофейку горячего, а?!

— Можно… — согласился Калабин, не отворачиваясь от горизонта. Хлебнув первый глоток щедро испускающего пар напитка, он закрыл глаза и улыбнулся. — Хорошо…

Вынув из сумки чайную ложку, Лесин еще немного повертел ее и таки задал профессору свой вопрос:

— Петр Леонидович, а как, по вашему мнению, как все-таки получается, что при всей предопределенности, мы так явно ощущаем свой выбор и свое решение? Махнуть — не махнуть, вправо — влево…

— Эх, Ваня… — после уже привычной паузы ответил Калабин, — есть в этой жизни такие вопросы, ответы на которые лучше не знать… Ты бы, дорогой, не забивал себе голову ерундой всякой…

— Ну, может, и правда их лучше никогда себе не задавать, с этим я, пожалуй, готов согласиться. Но ведь когда уже озадачился, без ответа никак! Верно ж я говорю, Петр Леонидович?

Калабин не отвечал; только прищурился своими глубоко посаженными серыми глазами, словно что-то высматривая вдали, и громко отпил ароматный напиток.

— Молчите? Ну тогда хоть скажите, как вы решили для себя эту дилемму: что с одной стороны все вроде бы определено, а с другой стороны, мы должны продолжать «принимать решения», не должны опускать руки, потому что ведь иначе конец, иначе все пропало…

Жуя бутерброд, Калабин продолжал молчать, что заставляло Ивана Алексеевича немало нервничать.

— Эк зацепило-то тебя… Все пропало… — он усмехнулся. — Хотя, почему бы и не сказать? — буркнул профессор себе под нос. — Давай-ка мы с тобой для начала разберемся, чем отличается решение от действия.

— Да как скажете, — согласился Лесин, довольный тем, что все-таки сумел разговорить профессора.

Тот сорвал небольшую травинку и демонстративно подул на нее.

— Вот, гляди, Вань, я на нее дую, она отклоняется, действует под силой воздушного потока. Согласен?

— Ага.

— Супер… Теперь представь себе собаку. Ты нагибаешься к земле, чтобы взять камень. Что происходит?

— Ну, обычно собака пугается.

— Отлично… Или пугается, или огрызается. Псина реагирует, действует на твое движение, которое выступает как раздражитель.