Шрифт:
Закладка:
Самолет уже устойчиво пикировал, теряя высоту, а земля и небо заняли привычные места. Я дал «элке» обороты максимал, собираясь выводить ее из пике.
– 7-51-й, ниже 2500 не снижаться! 7-51-й, ниже 2500 не снижаться! – ворвалась в наушники близкая к истеричной команда руководителя полетов.
Я мгновенно взглянул на высотомер: 1600! А на 1500 – маршрутчик! О боже! Самолет с ним прямо подо мной!
«Ручку управления на себя», – подумал я одновременно с движением. И в каких-то десяти-пятнадцати метрах я пронесся перед маршрутчиком, пересекая ему путь под углом вправо. Еще не успевшее исказиться от страха и удивления, но уже застывшее маской, мелькнуло сбоку лицо Валерки Градова за стеклом фонаря (лица летчика-инструктора рассмотреть не успел), и, просев еще ниже, я «горкой» ушел вверх, а в наушниках бился в крике голос руководителя полетов:
– 7-51-й, ниже 2500 не снижаться, задание прекратить, стать в левый вираж с креном в тридцать градусов, 2500 до команды…
– Выполняю, – наконец кое-как смог ответить я.
– 7-38-й, высота 1200, следовать на точку, посадка с ходу, – это уже касалось Валерки.
Набрав нужную высоту и став в левый вираж, я повел самолет по дуге. И тут же подумалось: так, выходит, я сам сделал то, что обещал и не сумел сделать Андрюха? То, на чем он зарвался и взорвался, да простит меня покойный за этот невольный каламбур… Что ж, репутацию свою я точно восстановил. Но… Теперь моя летная карьера, скорее всего, накрылась окончательно и бесповоротно: «наводить погоду» над головой некому. Тем более что в запрещенный «штопор» самолет я свалил уже после печального опыта Сказкина и всех последствий-разбирательств, связанных с его гибелью.
И еще три жизни плюс две единицы дорогостоящей техники чуть было не угробил. «Три плюс два»… Только получился бы не комедийный фильм прошлого, а реальная трагедия настоящего. И прогремело бы тогда наше училище на все Вооруженные Силы. Оно, впрочем, и без того прогремело, но два случая подряд – ну, в этом была бы непременно усмотрена система. С дальнейшими оргвыводами.
– 7-51-й, – услышал я новую команду, – спираль до 2000, следуйте на точку 1500.
– Выполняю…
Заняв назначенную высоту и согласовав компас, я доложил – теперь уже совсем ровно:
– 7-51-й, четвертую освободил, иду на точку 1500.
– 7-51-й, займите к третьему развороту 600, посадка с ходу, – тоже спокойно приказал руководитель полетов.
– Выполняю!
Посадка получилась, как и обычно у меня, мягко. Когда освобождал «взлетку», голос в наушниках пригласил:
– 7-51-й, с пленкой и командиром звена – немедленно ко мне! – и коротко-устало добавил: – Больше не летаешь.
Это знаменовало начало конца.
Когда я по рулежной дорожке докатил «элку» до стоянки и выключил двигатель, то почувствовал, что весь взмок, а колени дрожат, будто после капитальной драки. Довольно запоздалая реакция на стресс.
Техник самолета открыл фонарь кабины и, несколько удивленно глядя на меня – видимо, печать пережитого отложилась на лице, – принялся ставить защитные чеки на кресло (чтобы в случае чего не смогла сработать система катапультирования).
Освободившись от подвесной системы, я медленно вылез из кабины. Почувствовал под собой бетон аэродрома, и меня слегка шатнуло на родной и безопасной сейчас земле. Расписавшись в бортовом журнале, сказал технику, что замечаний нет, снял ЗШ (защитный шлем) и шлемофон. И пошел.
Перед классом предполетных указаний стояли Валерка градов и его летчик-инструктор старший лейтенант Зорин. Узкоплечий, как мальчишка-подросток. Офицер, имевший репутацию опытного летчика, злобно вперился в меня: еще бы, по милости какого-то идиота пережить смертный страх! Взора Градова я не видел: сослуживец отвернулся в сторону, насколько позволяли шейные позвонки.
Валеркин инструктор осторожно двинулся ко мне, бочком, агрессивно выпятив подбородок, но тут из класса выскочил мой командир звена. Опередив Зорина, капитан уцепил меня за грудки и яростно затряс, выплескивая в лицо:
– Ты что, с ума сошел? Смерти захотел?
И, видимо, не находя от возмущения дальнейших слов, резко оттолкнул, почти отбросил от себя.
Отшатнувшись назад, я еще пытался удержаться на ногах, но зацепился за выбеленный бордюр и растянулся на поблекшей восковой траве, растеряв все, что было в руках. Лежа, глупо подумал: «Можно ли считать это рукоприкладством?»
Встав, хотел подобрать свою амуницию, но командир звена отрывисто бросил:
– Оставь! – схватил, как пацана, меня за руку и потащил в класс.
Проскакивая мимо Градова, я попытался все же взглянуть одногруппнику в глаза, но теперь Валерка впился взглядом в пожухлую траву за алебастровым бордюром.
К классу предполетных указаний уже спешил солдат из ГОМОК (группа материалов объективного контроля) с кассетой САРППа, снятой с моей «элки».
Нудный рассказ о том, как меня таскали по всем инстанциям, опрашивая и допрашивая, опускаю. Что сорвал самолет в «штопор» нарочно, рассказал с глазу на глаз только в беседе с начальником училища, хотя по расшифрованной кассете это и так было отлично видно.
– Причина? – коротко спросил генерал-майор авиации.
– Не верил в судьбу. Но хотел ее проверить: через летную подготовку, – признался я и – гори оно все синим пламенем! – рассказал о споре в курилке. Подробно.
Конечно, по сути, я предавал тогда остальных свидетелей пари, но одному быть козлом отпущения… Нет уж, позвольте! Тем паче о попытке ночного самосуда умолчал.
Начальник училища слушал мою исповедь, не перебивая и вертя в руках огромную восьмицветную авторучку, а когда я замолчал, неожиданно грохнул кулаком по толстому оргстеклу, покрывавшему полированный стол, так, что подпрыгнул перекидной календарь и стопка каких-то бумаг, а бронзовый «Миг»-сувенир чуть не стартовал с постамента.
– Мальчишка! И уже настолько нравственно глух! Моя бы воля – драл до костей! – И генерал-майор коротко выругался. А поостыв, добавил: – Что ж, случай с курсантом Сказкиным теперь вполне ясен. Но, хотя летчик и не может быть пай-мальчиком, тебя все же придется отчислить.
Услышав эти страшные для меня слова, я одновременно прочел в генеральском взгляде искреннее сочувствие: летчика к летчику.
– Знаю, – обреченно кивнул я, заглушая боль обманутой надежды, до этой секунды еще теплившейся во мне.
– Что ты знаешь? Что ты еще знаешь? – неожиданно вновь разбушевался начальник училища. – Да на тебя государство уже такие деньги положило, а ты!.. За смерть товарища вины не осознал, себя и еще двоих, «за компанию», едва не угробил! О летной технике вообще молчу!
И подытожил:
– Отслужишь год солдатом – пиши рапорт, возвращайся. Из тебя должен получиться толковый летчик.
– Хотелось бы, конечно, – пожал я плечами и поинтересовался: – Товарищ генерал-майор авиации, а… что теперь будет Градову и остальным?
– Разберемся, – отрубил начальника училища. – Тебя данное уже не касается.
Что ж, все было именно так, как оно и должно было быть.
Моя история подошла к концу. Это сейчас, по прошествии года, за который так много раз возвращался в мыслях к пережитому, я пытаюсь логично оценить ситуацию, которую спровоцировал сам, даже не приняв во внимание, как она отзовется на многих других людях.
Тогда же, выходя из кабинета начальника училища, не удержался и, подзуживаемый острым внутренним желанием, задал вопрос:
– Товарищ генерал-майор авиации… А вот как вы сами считаете, есть на свете фатум или?..
Однако вместо какого-либо ответа начальник училища после короткой заминки громко приказал:
– В эскадрилью!
Генерал, по-видимому, был не любитель философских прений.
Дембель
Николай Тарасов
Жизнь продолжалась, и как-то зашел к нам в гости майор-строитель. Познакомились. Сказал, что очень уважает литературу, в частности поэзию, и есть у него в Южно-Сахалинске знакомый поэт Александр Мандрик. И он хочет отвезти меня к нему, чтобы тот посмотрел мои стихи – может, окажет какое-нибудь содействие. У меня уже была приличная по объему рукопись.
Майор строил в поселке новую гауптвахту. Выписал мне командировку на день по строительным делам, и мы поехали.
Мандрик жил в крохотной квартирке недалеко от остановки «Южный гастроном». Видно было, что с майором они действительно приятели. Хозяин засел читать мои стихи, а мы пили чай. Забегала девчушка в пионерском галстуке – дочка Мандрика Татьяна. Александр Климентьевич производил впечатление человека несильного, говорил тихим голосом: «Мне тебя учить нечему… Все, что надо поэту, у тебя есть…» В итоге подарил свою книжку «Рассвет над Сахалином» с надписью: «Коле Тарасову, самобытному поэту