А я в это время нашёл слева от себя какую-то тряпку на полу и стал пытаться связывать ей руки. Вот только она не давала мне этого сделать, потому пришлось чисто по-русски на неё рыкнуть: «Не дёргайся, мля!». Булочка наконец поняла человеческий язык — перестала брыкаться и даже сцепила руки вместе, чтобы я их связал. Правда, не переставала тарабанить белиберду.

Как заправский матрос, я надёжно завязал сзади её сладкие ручки. И довольно быстро. Я даже сам от себя офигел. Руки словно знали, как сделать петлю и с какой силой затянуть. После этого я усадил булочку возле кровати, сел на корточки и стал её рассматривать. Она с ужасом что-то осознала и стала заливаться слезами, опустив взгляд в пол.

(Иллюстрация 2.2)

С ясной головой и отсутствием голода я опять впал в научные размышления…

Если выпечка разговаривает, хоть и на непонятном языке, это значит, она живая? Но ведь пряничный человечек тоже живой, но его в последствии съели. И откуда у выпечки столько воды из глаз? Они что, для этого воду пьют? Значит, только батоны сухие? Они-то не плачут и удары у них как у сухарей… Но ведь их тоже выпекают в духовке?

«Хренотень какая-то… Я вообще запутался», — подумал я и взглянул на свою синеватую руку с ободранными под корень ногтями.

Подняв голову, развернул взвизгнувшую булочку и взглянул на её руку. Пощупал — тёплая. Моя рука — непонятно, но вроде холодная. Но руки-то похожие! Понюхал плечо булочки, и по носу сразу ударил приятный аромат.

Стал возюкать по нему языком, — так захотелось нежно куснуть такое аппетитное плечико! — но она разрыдалась ещё сильнее, и я себя одёрнул. Так как голода нет — не надо. Реакция булочки странная. Нужно продолжить лабораторное исследование…

Следом занюхнул своё разодранное плечо. Фыркнул — воняет… нифига не вкусно.

Посадив плачущую булочку на своё место, я продолжил смотреть на неё, но весело мне уже не было. Мне почему-то начали видеться схожести… Булочки от нас отличаются, не как человек от пряничного человечка, а в чём-то другом. В чём-то несущественном, что ли…

«Неужели… Неужели они живые⁈ И всё, что говорили по телевизору — наглая ложь⁈» — потрясённо осознал я и, упав на задницу, схватился за голову.

«Только о каком телевизоре речь? Я же его вроде не смотрел… Особенно первый канал! Да плевать! Главное, что это всё ложь!»

Пока я предавался вторым невероятным размышлениям за этот день, булочка успокоилась, но с опаской поглядывала на меня и изредка кидала взгляды в сторону, словно что-то выискивая. Решив для себя отложить этот вопрос на потом, но не в коем случае не употреблять булочку в пищу, — по крайней мере, до тех пор, пока я на высоте и голода нет — я заговорил с ней:

— Ар-р-ха, — выдал я приветствие, но мне оно показалось каким-то глупым.

На его смену пришло другое слово, которое я не преминул вставить:

— Привет!

«Ого! Не так уж и сложно разговаривать на русском!» — подумал я, ощущая, что мой язык стал более подвижный, чего до этого не было, и приходилось разговаривать на «русско-коротком».

Она с недоверием поглядела на меня, но промолчала. Было видно, что она ничего не понимает, поэтому я решил поступить по-другому, как Колумб с «попу-ассами»:

— Я… — ткнул я себя в грудь. — Алко-голик! — медленно проговорил я, гордо выпячивая грудь вперёд.

Наконец я нашёл того, кому могу представить моё очень удачное самозваное прозвище! Это слово ассоциируется у меня со свободным и независимым человеком, который с большим оптимизмом смотрит на завтрашний день! Хе-хе!

— Я, — повторил я, тыкая в грудь пальцем и сразу указал пальцем на неё. — Ты!

Девушка уже перестала хмуриться и опять сказала какую-то белиберду, намекая на свои завязанные сзади руки.

Просидели мы так какое-то время, и я был уверен, что донёс до неё то, что она получит плёткой по румяной заднице, если попытается взбунтоваться. Плётку я, правда, не нашёл, но вот пистолет прикарманил, в свой единственный целый внутренний карман куртки.

Я развязал девушку, и она, сев на кровать, стала оглядываться. Я же сразу покачал головой, мол, хлебница закрыта и выхода для булочки нет. На что девушка вздохнула и, прислонив ладонь к своей груди, сказала:

— Далэи… Дзи Далэи…

Процесс контакта с хлебными аборигенами сдвинулся с места. Но только через некоторое время я понял, что «Дзи» — это «Я» по-нашенски, а кровать — это «Кричаан». Однако самое шокирующее во всём этом было то, что я с лёту запоминал все эти новые слова. Раньше, иной раз, я не помнил, что было вчера, а сейчас запоминаю непонятные кракозябры.

Булочка совершенно перестала меня бояться и уже с энтузиазмом тыкала пальчиком в разные предметы и называла их значение на их языке. Затем пошли обозначения эмоций и действий — с ними было тяжелее. Мы часа три кривлялись напротив друг друга, называя вещи своими именами. Не всегда можно было показать лицом такие эмоции как «грусть» и «тоска» или «улыбка» и «радость».

Через несколько часов Далэи сообщила мне, что голодна и ей надо кушать. Я сначала даже не поверил, что она именно это сказала. Но проследовав к кухонному гарнитуру, она достала какую-то квадратную металлическую банку, вскрыла её и высыпала на сковороду на плите.

Круглыми от шока глазами я наблюдал, как булочка готовит себе еду из тушёнки и каких-то овощей. А когда она приготовила, я стал сомневаться во всём, что до этого считал истинной.

Кто такие мы, «коллеги»? А кто такие те, кого я считал булочками и батонами? Да и кто вообщеЯ́такой, который вообще задумался об этом⁈ Я настолько либеральный, справедливый и ровный, что смог распознать чудовищную ложь гопников! Неужели я Пифагор⁈

— Будешь? — обратилась ко мне девушка, неуверенно ставя передо мной тарелку и стакан с водой.

Я сидел за второй столешницей на высоком стуле и задумчиво размышлял, наблюдая за Далэи.

— Спа-сы-ыбо, — сказал я на аборигеновском и машинально принюхался к тарелке.

Запах вроде не противный, странный, но очень слабый. Да и вообще все запахи ослабли без голода на этой высоте. Я даже не чувствую запаха девушки, хотя когда я поднимался на этаж по лестнице, за десять метров ощущал её манящий аромат.

Посмотрев на Далэи уже не как на