Теперь было так же, все в ней было изломано и надорвано, и от всей ее прежней жизни остался только худенький девятилетний мальчик. Он сидел с рюкзачком на ступеньках, не смея ее торопить. Анна взяла себя в руки, спокойно сказала: «Поехали, милый», и механически, как беспилотное такси, доставила его в водный лагерь. По дороге на работу она уже не сдерживалась и рыдала так, что впору было включать дворники. Предательство мужа она сознавала пока не полностью, а отдельными пятнами, думала о фильме, на который они так и не сходили, о девочке, которую уже, наверное, никогда не родит. Главное теперь было просто справиться, забить на боль, прокормить и вырастить сына. Если бы ей сейчас предложили уснуть и очнуться через лет, она бы охотно на это согласилась. Все последние годы Анна размышляла о том, что надо бы сменить профиль, уйти из турагентства – скоро никто не будет покупать билеты и путевки по телефону. Сколько они еще продержатся? Сейчас их было восемь человек, одни женщины. На что они с Мартином будут жить, если агентство разорится?

Прежде чем выйти из машины, она надела солнечные очки и распустила волосы, пытаясь скрыть следы слез. Дотянуть до обеденного перерыва, а там уже расколоться, рассказать своим. На работе у нее были две близкие подруги – возможно, потому она так и не решилась искать что-то другое.

И вот они сидели втроем в кафетерии, и участливые подруги наперебой пытались ей помочь, однако Соня вышла замуж за свою школьную любовь, а Пэм никогда ни с кем не жила, так что все это были наивные советы теоретиков. После обеда Соня предложила пройтись, но Анна не способна была даже просто идти по улице – голова кружилась, ноги не слушались. Подруги, бережно поддерживая, доставили ее на рабочее место, и там она, вконец обессилев, задремала.

Очнулась она к концу рабочего дня. В офисе было непривычно пусто. Кроме нее на своем месте оставалась только Пэм, которая рассеянно ей кивнула. Она показалась Анне осунувшейся и постаревшей. На улице все выглядело странным – от рекламных плакатов до ее собственной машины. Она как будто продолжала спать, но боль за время сна пропала, руки больше не тряслись, движения стали плавными, и по мере приближения к лагерю, она постепенно приходила в себя. Худой долговязый юноша с рыжинкой в волосах помахал ей рукой. «Мам, спасибо что заехала. Ты выглядишь усталой. Хочешь, я поведу? Ну и смена мне досталось на этой неделе – двое боятся воды, один убегает, еще сестры-тройняшки, представляешь, все время жалуются друг на друга… Я не буду ужинать дома, ничего? Франк не обидится? Он собирался что-то приготовить…»

Сын так ни о чем не догадался, и Франк – тоже. А сама Анна из всего пропущенного больше всего почему-то жалела о выпускном вечере Мартина, а еще – о первом свидании с Франком, и о той минуте – ведь была наверняка такая минута – когда поняла, что справилась. И все же, если бы ей сейчас предложили откатиться на 10 лет назад и все это пережить воочию, она бы, пожалуй, отказалась.

Когда в город пришли стулья

Когда в город пришли стулья

Когда в город пришли стулья, первым делом они вежливо попросили не называть себя «четвероногими». Я тогда еще работал в Институте неолингвистики, и мы долго бились над подходящим наименованием, а потом гордились емким термином «многоногие».

В то время все еще происходило в плоскости лингвистики и казалось забавным. Когда наши кошки, собаки и хомяки тоже объявили себя многоногими, мы умилились, полагая это признаком прогресса. Сидеть на наших исконных стульях мы перестали сами, решив, что неприлично таким образом использовать «подвижных» сограждан – слово «мебель» к тому времени уже вышло из обихода. Мы быстро привыкли обедать и печатать стоя, спать на полу и подвешивать вещи к потолку. Работать нам приходилось больше обычного, потому что подвижные сограждане еще только осваивали новые профессии. Шкафы массово учились на полицейских, табуретки – на водителей троллейбусов, а кресла почему-то все захотели быть гинекологами. Мы надеялись, что когда все они выйдут на рынок труда, налоговое бремя на неподвижных малоногих уменьшится, однако любознательные подвижники продолжали искать себя, и жизнь остальных с каждым днем осложнялась. Институт неолингвистики закрыли. По протекции знакомой библиотеки я устроился воспитателем в элитный детский сад. Малоногих туда не брали для восстановления фурнитурной справедливости: в моей группе было 3 кушетки, 4 этажерки, 2 пуфика и одна болонка.

Я покинул город одним из последних, уже после того, как крыши тоже стали подвижными и массово съехали в дома отдыха. Я поселился в шалаше у моря и стал рыбаком. Когда в город, где я когда-то жил, пришли брюки, они первым делом вежливо попросили не называть себя «малоногими». Мой некогда любимый диван, сбежавший из дома вскоре после прихода стульев и годами про меня не вспоминавший, неожиданно прислал теплое, дружеское письмо. Он живо интересовался здоровьем моих удочек и настроением моих рыб и только в самом конце, будто невзначай, упоминал о том, что стал директором вновь открывшегося Института неолингвистики, и просил вернуться. Я не мстителен по своей натуре. В ответном письме я поспешил его успокоить: когда в город придут грабли, все снова встанет на свои места.

Спрячь меня

Марина с мужем разошлась семь лет тому назад, а тот все никак не оставит ее в покое: то зовет все начать сначала, то винит во всех своих неведомых неприятностях. Дочь уже два года живет отдельно, но постоянно просит денег. Марина оплатила ей учебу в университете, потом магистратуру, но нормальная работа так и не нашлась.

Мама без конца теребит, требует внимания и заботы, хотя вовсе не хрупкая старушка, а бодрая 75-летняя женщина, с которой отчим пылинки сдувает. Брат после расставания с очередной подругой норовит поселиться у Марины в гостиной с двумя кошками. Марина занимается компьютерным дизайном, работает из дома, поэтому родным кажется, что она всегда свободна, вроде домохозяйки. Заказов у Марины много, часто приходится трудиться без выходных, и при этом бывший – но неизменно ревнивый – муж, неустроенная дочь, вечно обиженная мама и брат с кошками могут явиться к ней в любую минуту. Ситуация осложняется тем, что у дочери непростые отношения с бабушкой – та считает внучку бездельницей, которая пьет из Марины всю кровь и ей, престарелой матери, не оставляет ни капли. Брат не может простить маме, что та называла его позапрошлую подругу «фифой». У бывшего мужа аллергия