Я избегаю нерабочей части мастерской, в которой он живет, хотя и изучаю кровать и шкафы издалека. Как ни странно, больше всего меня интригует его внушительный ассортимент оружия. Я вызываю настоящий переполох, звеня сталью и проводя руками по всему, что попадается мне на глаза.

И тут я резко вздыхаю.

И за этим вздохом следует очень неприятное покалывание.

На моей руке собирается кровь.

Кривой порез пересекает мою ладонь, оставляя алую полоску на коже. Виновник лежит на одной из множества полок, перегруженных инструментами, и его острое лезвие скрыто среди них. Я едва ли держала кинжал в руках, не говоря уже о том, чтобы пораниться одним из них. На самом деле, единственный раз, когда я брала в руки клинок, был тогда, когда я протягивала его Пэйдин.

Подумываю о том, чтобы выскочить за дверь и сбежать из королевства. Я знаю Мака не так давно, но точно знаю, что он вряд ли посочувствует мне. Он, скорее, будет насмехаться и…

Дверь распахивается, словно я смогла призвать его своей глупостью.

— Не знаю, что такое полиэстер, но лучше бы этому дерьму быть им, потому что оно чертовски недешевое.

Поворачиваюсь к нему лицом, пряча окровавленную руку за спину. Натягивая улыбку, я смотрю на белый сверток в его руках. Без предупреждения он внезапно приближается ко мне, стремительно сокращая расстояние между нами.

— Давай, — он кивает на ткань. — Убедись, что это именно то, что ты хотела.

Сглотнув, я вытаскиваю здоровую руку из-за спины, стараясь не обращать внимания на жжение в другой. В одно мгновение мои пальцы зависают над тканью, а в следующий момент он уже сжимает мое запястье.

— Что ты сделала? — его тон ровный и рассудительный.

— Хмм? — я ощущаю, как мои глаза расширяются от чувства вины. — О чем ты?

Он устало вздыхает.

— Давай мы не будем лгать друг другу, сладкая. У тебя кровь на пальцах.

Мои глаза устремляются к ладони.

— Ой.

— Да, ой, — он протягивает руку мне за спину, касаясь моих бедер так, что по телу пробегает дрожь. После того, как он хватает мою предательскую руку, его глаза слегка расширяются при виде крови. Возможно, это самая сильная эмоция, которую я когда-либо видела у него.

Заметив беспокойство, отразившееся на его лице, я тепло улыбаюсь.

— Я правда в порядке. Просто поцарапалась лезвием. Не о чем беспокоиться.

— Для этого уже поздновато, — говорит он, поднимая глаза и встречаясь со мной взглядом. На сердце теплеет от его отношения, от этого своеобразного проявления доброты. Не думала, что он придет и начнет заботиться обо… — Эй, ты испачкаешь ткань!

Мое мягкое выражение лица сменяется знакомой неприязнью.

— А я-то думала, ты обо мне беспокоишься.

Он подходит к своей кровати и бросает сверток ткани, считая, что так он будет на безопасном расстоянии от меня и моих испачканных кровью рук.

— Может быть, если бы мне пришлось и за тебя заплатить три серебряных, я бы волновался немного больше.

Чума, я никогда не платила столько за ткань. Опять же, я редко плачу за ткань, учитывая, что у Пэй есть свои способы ее получить.

Внезапно он снова нависает надо мной, глядя на мою окровавленную руку, в то время как я изо всех сил пытаюсь не морщиться от боли. Он поднимает брови и смотрит на меня с осуждением.

— Шпионишь?

— Может быть, немного, — ворчу я.

Он поднимает мою руку, чтобы осмотреть, и его хватка оказывается поразительно нежной.

— Как, черт возьми, ты умудрилась?

— Это действительно дар, — вздыхаю я. — Единственный острый предмет, который я себе доверяю, — это игла. И даже она может быть опасна.

— Хорошо, — прикосновение руки, которую он опускает мне на спину, ощущается таким легким, призрачным, словно я лишь выдумала его. — Давай приведем тебя в порядок. По доброте душевной.

Смотрю на него.

— Не думала, ты будешь проявлять ее ко мне.

— Ты вынудила меня.

Он ведет меня к той части комнаты, в которую я не осмеливалась заглянуть. Той части, что кажется слишком личной.

С каждым шагом мы приближаемся к его неубранной постели и ряду самодельных шкафчиков, выстроившихся вдоль противоположной стены. Я останавливаюсь, чтобы не врезаться в стойку, и поворачиваюсь к нему с вопросительным взглядом.

И в этот момент мои ноги отрываются от земли.

Вздыхаю, возможно, даже кричу, когда он легко поднимает меня и сажает на поверхность.

Мой полный растерянности взгляд встречается с его сухим.

— Я бы предпочел, чтобы ты не повредила мой прилавок, пытаясь на него забраться.

Его руки все еще лежат на моих бедрах, в то время как мое дыхание застревает в горле. Я пытаюсь моргнуть, чтобы избавиться от удивленного выражения на лице.

— Верно. Да, конечно.

Ему удается собрать большую часть своих волос резинкой, хотя несколько прядей все-таки падают на лицо и скользят по шее.

Мое лицо заливается краской, словно вид его взъерошенных волос отвлекает меня больше, чем его обнаженная грудь.

Схватив мою раненую ладонь одной рукой, другой он поднимает флягу с прилавка. Открутив крышку зубами, выливает воду на мою ладонь. Прохладная жидкость жжет, просачиваясь в порез и утопая в алых завитках крови.

Я прикусываю губу, пытаясь сдержать подступающие слезы. Я никогда не могла нормально справляться с болью. Я никогда не сталкивалась с этим. Но я отказываюсь стыдиться своей слабости. Нежность — это сила, которая лишена хрупкости.

— Мне жаль, — тихо начинает он, — что нечто принадлежащее мне, уже успело причинить тебе боль.

Слегка пожимаю плечами.

— И мне жаль твой нож.

Его глаза пристально вглядываются в мои.

— И почему же?

— Потому что он весь в крови.

Я вовремя поднимаю взгляд и замечаю удивительное зрелище.

Я заставила его улыбнуться.

Поначалу, это выглядит так, будто он пытается ее подавить, как привычку, от которой давно избавился. А потом его лицо озаряется белоснежной улыбкой, отчего становятся заметны морщинки вокруг глаз и глубокие ямочки.

Она преображает его лицо, окрашивая черты теплотой. Его ледяное выражение лица тает, обнажая мягкие черты и потрясающую улыбку. Тонкий шрам, украшающий его губы, превращается во что-то гораздо более мягкое, во что-то гораздо менее пугающее.

Это лицо мальчика, которого еще не закалила жизнь.

— Так ты умеешь улыбаться! — говорю я, растягивая улыбку на лице.

И сразу же жалею, что открыла рот. Словно слова погасили искру, озарившую его лицо. Внезапно у него снова появляется каменное выражение.

— Не привыкай к этому.

— Да, не дай Чума, подумать, что ты иногда бываешь счастлив, — бормочу я поддразнивая, прежде чем