Наблюдаю за тем, как он осторожно промывает рану, отчего полотенце в очередной раз окрашивается в кровавые пятна. Мое колено нервно дрожит на прилавке, гремя пустой флягой, пока я жду его ответа. Он смотрит на шум, который я создаю, а затем снова на свои руки, которые все еще заботятся о моей ране. Занятый делом, он просто наклоняется ко мне, прижимая свое тело к моей дергающейся ноге.

Тяжесть его бедра прожигает слой одежды, каждую здравую мысль, все мое существо. Колено замирает под его весом, а сердце — от его близости.

Он умудряется наклониться еще ближе и, почти шепотом, произносит:

— Тебе придется заслужить это, сладкая.

Не знаю, что на меня нашло, но вдруг становится трудно проглотить комок, застрявший в горле от звука его глубокого голоса.

— И почему же?

— Потому что я сам едва ли этого заслуживаю.

Очевидно, что он не хочет вдаваться в подробности. Мы долго смотрим друг на друга, затем он внезапно начинает копаться в шкафу, после чего вытаскивает оттуда рулон медицинской ткани. Разрывая ее зубами, которые я, вероятно, никогда больше не увижу, он начинает тщательно обматывать мою ладонь.

— Вот, — вежливо произносит он, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой. — Теперь у тебя нет шансов заляпать мою ткань кровью.

— Так могло бы выглядеть более реалистично, — произношу я, склонив голову. — Ты видел, как пачкаются большинство гвардейских мундиров?

— Черт возьми, Адина, — отвечает он. — Могла бы, упомянуть об этом прежде, чем я героически обработал твою рану.

Глава пятая

Макото

Ее голова покачивается в опасной близости от острой иглы, которая то и дело выскальзывает из ее пальцев.

Она вздрагивает, подавляя вздох и моргает, просыпаясь. Когда я склоняюсь над рабочим столом, чтобы сделать зарисовки нового дизайна ножа, она встречается со мной усталым взглядом.

Возвращаюсь к работе, уже не удивляясь ничему из того, что она делает.

— Ты снова порежешься.

— Я работала всю прошлую ночь, — парирует она, активно зевая. — Со мной все будет в порядке.

— На этот раз это будет твой глаз, — вздыхаю я. — Или, может быть, твое горло. И бесспорно, пара пальцев.

— Я не собираюсь ничего себе резать, Мак, — она выдыхает мое имя, и я удивляюсь тому, какой эффект оно оказывает на меня, когда его произносит такая симпатичная особа.

Выпрямляюсь и шагаю к ней.

— Да, не собираешься, — выхватываю иглу из ее пальцев, отчего она ворчит. — Потому как я забираю это на всю ночь.

— Нет, мне еще так много нужно сделать, — возражает она, указывая на лоскуты, скрепленные булавками. — Я только начала сшивать, и даже не вынуждай меня говорить, сколько времени займет обшивка…

— Ты и так уже работаешь два полных дня, — я скрещиваю руки на груди. — И я выслушал достаточно слов на сегодня. Трудно представить, насколько ты, должно быть, устала после того, как произнесла их.

Ее унылый вид мог бы соперничать с одним из многих в моем арсенале.

— Это ты меня так выгоняешь на ночь?

Я одариваю ее насмешливой улыбкой.

— Не позволяй двери ударить тебя на выходе.

— Хорошо, — она встает, строго глядя на меня. Это выглядит мило и забавно. — Надеюсь, ты немного поспишь и завтра будешь меньше на меня ворчать.

— Прошлой ночью мне это помогло?

— Нет, конечно, но я не теряю надежды. Пока что.

— Прекрасно, если это поможет тебе лучше спать этой ночью, — любезно говорю я.

Она проходит мимо меня и поспешно идет к двери. Затем, без предупреждения, разворачивается на каблуках.

— Я буду здесь ни свет, ни заря.

— Конечно, так же, как и сегодня утром, — бормочу я.

Она опять устремляется к двери.

Вздыхаю, когда она снова оборачивается.

— И я жду, что меня встретят с улыбкой и медовой булочкой, — она коротко кивает, как бы подытоживая.

Я скрещиваю руки на груди.

— Я думал, мы покончили с требованиями, сладкая?

— Дай мне мою булочку, и на этом все.

С этими словами она исчезает, и деревянная дверь со скрипом захлопывается за ней.

Только тогда я впервые глубоко выдыхаю после встречи с ней.

Она опьяняюще изнуряет, будто бежишь до потери сознания, но в то же время наслаждаешься этим ощущением. Я чувствую себя так, словно бегу уже несколько дней.

Хуже того, я боюсь, что она мне действительно начинает нравиться.

Как страшно, оказывается, признаться, что кем-то восхищаешься.

Провожу рукой по волосам, спадающим на лицо, и, вздыхаю, подходя к смятой постели, на которую так отчаянно хочу упасть лицом. Вместо этого я сажусь на край, погруженный в мысли, которые предпочел бы не развивать. И прежде всего — это мысли о девушке, с которой я только что познакомился. Как трогательно и поэтично.

Выйдя из ступора и отгородившись от неизбежного самокопания, встаю, чтобы приступить к своей вечерней рутине. Она состоит в том, чтобы снять с себя грязную от угля одежду. Как только заканчиваю, снимаю наполовину кожаные штаны, все еще обтягивающие мои ноги. Порывшись в своем нижнем белье в одном из многочисленных покосившихся шкафов, я нахожу пару тонких штанов. Все это происходит так же, как и всегда. Я смачиваю тряпку, чтобы стереть с кожи сажу, хотя, честно говоря, для меня это нетипично, поскольку в это время я обычно падаю на рабочий стол и крепко засыпаю. Но сегодня ночью рутина выглядит немного иначе, потому что мой разум достаточно проснулся, чтобы сделать хотя бы раз.

Провожу влажной тканью по коже, стирая прилипшую сажу, и каждое движение все больше обнажает шрамы под ней.

Вот тогда то и раздается стук в дверь.

И, о Чума, это не прекращается, пока я не открываю.

И не вижу ее на пороге. Хотя, возможно, это та ее версия, которую я никогда не думал увидеть. Ее лицо покрыто пятнами и дорожками слез, стекающих из карих глаз. Каждый дюйм ее хрупкого тела дрожит от страха.

Паника сжимает ее горло, поэтому за нее говорят действия. Она падает на меня, обхватывая тонкими руками мой обнаженный торс, и прижимается к моему телу с заплаканным лицом.

Колеблюсь, ощущая, как мое тело сковывает неуверенность. Однако это состояние быстро проходит, словно оно было нужно лишь для того, чтобы я осознал новые эмоции, которые она во мне пробудила. Ведь неуверенность означает, что мне не все равно, и я думаю, что с этим делать.

С этим пугающим осознанием обнимаю ее, прижимая крепче к своей груди. Она всхлипывает, и моя кожей мокрая от разных жидкостей,