— Все последствия этого, как ты говоришь, безумия, Исабель до сих пор терпит одна.

— И слава тоже вся ей одной!

— Поверь на слово: никому я не пожелаю такого бремени. Своими поступками тогда, в том плавании, она всех нас, всех близких, всех, кого любит — и дядей ваших Луиса и Диего, всех! — спасла от наших неправд и малодушия.

— Какого малодушия? Каких неправд? Говорят, её командование было сплошным скандалом! Говорят, она сама убила первого мужа, а дон Эрнандо не возвращается, потому что бежал от неё!

— Не говори, чего не знаешь.

— Одно я точно знаю: если бы она нас любила, то не унижала бы так.

— Матушка, это правда. Она прислуживает белым сёстрам — это бесчестье для нас.

— Грязная вся, хуже судомойки!

— А ещё, — упрямо продолжила Марикита, — говорят, что она вообще конверса.

От такого оскорбления Петронилья вся побелела. Хуже ругательства не было. «Конверса» значило «новокрещёная еврейка».

— Если бы в твоей тётушке Исабель текла еврейская кровь — значит, она была бы и во мне, и в вас тоже. Тогда бы нас здесь не было!

Но на самом деле этот слушок леденил Петронилье сердце. Она знала, что имя её отца запятнано молвой. Ещё при его жизни шептались: он-де носит имя Нуньо Родригес Баррето и называет себя отпрыском португальских грандов, родичей Борджиа и Арагонской династии, потомком Нуньо Родригеса Баррето I и Нуньо Родригеса Баррето II, а на самом деле не имеет никакого права называться доном. Ему удалось раздобыть документы, подтверждающие limpieza de sangre, чистоту христианской крови, но происхождение его родителей оставалось тёмным. На смертном одре он назвал себя законным сыном некоего Мануэля Перейры, и все свидетели содрогнулись: слишком явно это имя указывало на португальского еврея. Своим поведением во время гражданской войны, внёсшей раскол среди испанцев Перу, правильным выбором, сделанным тогда (он встал на сторону короля против мятежных конкистадоров, желавших самостоятельно править колонией), верностью и подвигами на службе Его Величества Нуньо Родригес Баррето заслужил милость вице-короля. Тот его и наградил, дав сиятельную супругу такого высокого происхождения, такой чистоты крови, что это обеспечивало благородство всего их потомства.

И всё же недруги и кредиторы Нуньо позволяли себе тихонько поговаривать, будто бумаги, подтверждающие, что еврейской крови в нём нет, он подделал...

И вот теперь об этой возможности, которая для всех одиннадцати детей Баррето была смертельной опасностью, об этом подозрении, которое они между собой никогда не произносили вслух, прямо в лицо донье Петронилье объявила родная дочь. Ужас потряс её до глубины души.

Конверса! В те времена это слово значило нечто такое, что было гораздо хуже любых страхов аббатисы... Если инквизитору подскажут, что женщина, предающаяся чрезмерному покаянию, быть может еврейка, донья Исабель почти наверняка потеряет жизнь. Но не она одна — погибнет и донья Петронилья, навек потеряет покой донья Хустина... Страшный позор покроет весь монастырь...

Аббатиса права: Исабель обязательно нужно прийти в норму. Найти своё место. Войти опять в круг своих дочерей, племянниц, сестёр — супруг великих конкистадоров. Именно так: занять своё место в родословии победителей там, куда Всевышний её поставил. В числе наследников, по праву рождения в Лиме, тех свершений, которые испанцы в Перу почитали величайшими во все времена, Божьей наградой.

И впрямь, открытие Нового Света было такой наградой — даром Господа их католическим Величествам в знак Его радости об изгнании евреев из королевства. Доказательство? Да ведь золото и все богатства Четвёртого континента открылись Христофору Колумбу в тот год и чуть ли не в тот день, когда государи приняли решение об этом изгнании...

Чтобы отразить обвинение в принадлежности к народу, который Петронилья сама называла проклятым, нужно было раствориться среди носителей Слова, покориться тем, кто обладает истинным Знанием. Петронилья знала, в чём разгадка: в послушании.

Не сказав больше ни слова, она прошла к себе в комнату, опустилась на одно колено и вытащила из-под кровати ларец, который не так давно ей вверила под великим секретом Исабель.

— Перестань так глядеть! — велела аббатиса. — Ты не предаёшь сестру, а спасаешь.

Тоскливый взгляд славной, доброй, верной Петронильи раздражал донью Хустину. Сама же она, обычно такая сдержанная, даже не пыталась скрыть любопытство к предмету, стоявшему теперь на столе.

Это был ящик из тех, что берут с собой моряки для личных вещей: походный сундучок с полукруглой крышкой, обитый медью с железными наугольниками, закрытый на три огромных замка.

Петронилья вошла под тёмный свод и ждала, что будет дальше.

— Давай сюда ключ.

Петронилья подошла, положила ключ на стол и отступила обратно. Она-то уже знала, а аббатиса нет: ларец они не откроют: его можно только взломать.

Чтобы открыть замки, им надо было иметь не один, а три ключа, которые одновременно требовалось вставить в замочные скважины. В этом не было ничего не обычного. В таких сундучках хранили золото, серебро и любые иные богатства под ответственность трёх лиц, так что никто из них ничего не мог сделать без согласия двух других.

— Так, а ещё? Где ещё два ключа?

— Один на шее у доньи Исабель, а ещё одним владеет дон Эрнандо де Кастро. Он забрал его себе.

— Как забрал? Ты хочешь сказать — без согласия доньи Исабель?

— Я не знаю.

— Опять начинается! Говори, что знаешь.

— Сестра хотела спрятать этот ларец как раз от мужа. Для того и доверила мне.

— А я думала, у них брак по любви... Мне говорили, она избрала его из многих женихов... Да ты сама мне только что говорила: она молится Богородице о его скором возвращении...

— Всё это верно говорят. И