Но я отвлеклась.

Не только в своей семье отец считался человеком с причудами. Он то и дело загорался из-за причин, того совершенно не стоивших. Оспаривал храбрость самых знаменитых людей — считал их подвиги слишком заурядными, чтобы они заслуживали его уважения. Больше всего он боялся, как бы его не провели: то была, пожалуй, главная черта его характера. Как бы не одурачили другие, как бы самому себя не одурачить. Вечно такой страх. Кто угодно: начальство, солдаты, приживальщики, рабы. Как бы не провели своя жена и дети... К нам он был способен и на величайшую несправедливость, и на самое ошеломительное великодушие. Он либо ненавидел, либо обожал.

Но если бы мне нужно было охарактеризовать его натуру двумя словами, сказать, каким я узнала его с годами, я бы выбрала два ужасных слова: подозрителен и завистлив. Да, смею сказать: во времена, когда я родилась — до рождения Исабель, — любое самое малое чувство отца было окрашено подозрением.

Как он ревновал матушку, знал весь город.

Она, конечно, была выше родом. И уж безусловно получила лучшее воспитание. Этого он ей и не прощал.

Отец никак не мог забыть о её первом браке. Его преследовала мысль о благах, которые имел первый муж, и он по любому поводу припоминал “этого дурня дона Алонсо Мартина де Дон-Бенито”.

Отец насмехался над ним так, будто сам-то заслужил всё, что имел “этот дурень”: титул, герб, землю, индейцев на этой земле. А получил он вместо всего этого только вдову старого фаворита разбойника Писарро. Но отцовская гордость была настолько уязвлена, что он позволял себе самые вздорные и нелепые речи о покойном сопернике. Ведь дон Алонсо Мартин де Дон-Бенито был не более и не менее, как один из трёх конкистадоров, впервые увидевших Тихий океан. Один из троих, впервые искупавшихся в его водах. Один из троих, заметивших, что здесь, на западном побережье Америки, существует естественный порт, и очертивших своими пятками пределы будущей столицы. Да, именно по его указаниям Лима была начерчена на песке на некотором расстоянии от моря, которое дон Алонсо с товарищами окрестили Южным[7].

Так что никто не слушал отца, когда он говорил: дон Алонсо был-де дурак и по-дурацки дал себя провести индейцам. Что проводники из племени кечуа отомстили “этому дурню” и всем испанцам, указав им самое бесплодное и опасное место в империи инков — место, где никогда не светит солнце, с разрушительными землетрясениями, свирепыми наводнениями. Что первые колонисты выбрали старого дона Алонсо своим градоначальником, алькальдом Лимы, так это была ещё одна дурость. Между тем именно благодаря своей высокой должности старый Алонсо получил руку португальской аристократки, девицы самой первой молодости, бедной родственницы и фрейлины вице-королевы.

Я говорю о моей матери — донье Марианне де Кастро.

Она воспитывалась при португальском дворе, а после уехала в Перу вместе с супругой его светлости вице-короля дона Андреса Уртадо де Мендоса, третьего маркиза Каньете.

Отец, исполненный злобы, твердил, что “дурень Алонсо” был не первым поклонником доньи Марианны. Что за время нескончаемого путешествия через Атлантику, потом верхом на муле через Панамский перешеек, потом, наконец, по Южному морю от города Панамы до Лимы, у этой “благовоспитанной жемчужины” были идиллические отношения с доном Гарсия Уртадо де Мендоса — двадцатилетним юношей, сыном её покровителей. То была невозможная любовь — из тех, что родители всегда торопятся разрушить.

Если верить моему отцу, вице-король отправил сына на новые подвиги: послал во главе пяти сотен солдат усмирять Чили. Вице-королева же постаралась устроить судьбу своей протеже и выдала её за алькальда новой столицы: за дурня, но очень важного дурня, дона Алонсо Мартина де Дон-Бенито. По крайней мере, такую легенду везде разносил мой отец, а матушка сама никогда ей не противоречила.

Когда она в первый раз вышла замуж, ей было пятнадцать лет, а дону Алонсо семьдесят пять.

Не прошло и трёх лет, как он умер. Его вдова, унаследовав индейские поселения Умай, Каньете и Лаэте, стала одной из самых богатых “энкомендьерас” в Новом Свете.

И самой желанной невестой.

Вице-король всячески старался не допустить, чтобы перуанские вдовы становились главами маленьких государств, а главное — тревожился, как бы донья Марианна де Кастро не вышла замуж по собственному выбору. Он поспешно, против её воли, выдал её за одного из своих офицеров — португальца, который хорошо служил ему. Вице-король хотел его вознаградить, не входя сам в расходы.

Этот португалец был из отряда пятисот храбрецов, что сражались в Чили под началом вице-королевского сына дона Гарсия, некогда влюблённого в Марианну. Сам себя офицер называл капитаном Нуньо Родригесом Баррето и был якобы незаконным сыном важного вельможи, носившего то же имя.

Отвага капитана Баррето, ярость, с которой он ломал сопротивление индейцев, его презрение к врагам и ненависть к побеждённым вошли в пословицу. Искренне преданный дону Гарсия, он стал одним из основателей города, получившего славное имя маркизов Каньете.

Но когда чилийский поход закончился, отец почувствовал себя обделённым. Повсюду он громко говорил о своём недовольстве. Я только и слышала, как он жаловался на неблагодарность сильных мира сего. Когда императору Карлу Пятому, вспоминал отец, понадобилась его помощь в гражданской войне, он отправил в распоряжение короны собственных людей и лошадей. Он сражался с людьми предателя Гонсало Писарро. Всю свою жизнь он представлял как путь верного конкистадора, который за беспорочную службу не получил никакой награды.

Когда ему дали самую богатую и благородную вдову Лимы, он счёл это выплатой задержанного жалованья. На такую сделку отец согласился как на нечто должное и продолжал ворчать, что заслуживает настоящей награды, а не чужих обносков.

Ко времени второго замужества матушке едва исполнилось двадцать лет. Отцу было тридцать пять.

К счастью, она была очень хороша собой. Также к счастью, умела хорошо сносить невзгоды. Так что к злобному нраву второго супруга она приспособилась.

И то было к счастью, что дону Алонсо