общепринятых классификациях. Причины такого упущения достаточно ясны. С одной стороны, каждый из основных режимов со специфическими способами институционализации, будь то монархия, партийный режим или военный режим, может включать электоральный компонент в том смысле, что проводятся выборы и существуют парламенты. Во многих случаях разрешены и допускаются к выборам оппозиционные политические партии, даже если они подвергаются ограничениям и/или фактически подконтрольны властям. С другой стороны, исключение электоральных авторитарных режимов из основных классификаций вполне оправданно, если учесть, что у этих режимов есть свои способы институционализации, определяющие механизмы приобретения и передачи власти, в то время как выборы не исполняют эту роль по определению.

Согласно современным исследованиям, выборы выполняют ряд функций, которые важны для поддержания диктаторского правления. Выборы помогают разрешать внутрирежимные конфликты, которые в противном случае имели бы дестабилизирующие последствия, тем самым играя центральную роль в стратегиях выживания автократов. В частности, выборы служат противовесом военным или иным фракциям внутри силовых структур, которые могут представлять экзистенциальную угрозу для действующей власти. В большей степени, чем опросы общественного мнения, выборы полезны для сбора информации о политических настроениях населения. Однако передача власти в этот список не входит. Власть переходит из рук в руки иными способами.

Кроме того, выборы способствуют разделению власти и кооптации тех групп внутри правящего класса, которые потенциально или фактически могут претендовать на перехват власти, что смягчает угрозы автократиям и увеличивает их долговечность. При этом происходит включение потенциально опасных оппозиционных политиков в структуру государственного управления, чтобы они не замышляли заговоры с целью свержения вождя, а довольствовались отведенным им местом. Это место не обеспечивает полноты власти, которая монополизирована правящей группой, но позволяет высказываться публично, играть роль «оппозиции его величества». Многие оппозиционные политики удовлетворяются такой ролью.

Следует отметить, что даже этот неполный перечень функций, которые можно приписать авторитарным выборам, не вполне применим ко всем случаям диктаторского правления. Некоторые из исторических и современных авторитарных режимов широко использовали выборы, но во многих других случаях выборы не были для автократов особенно важными или полезными. Они играли определенную роль только как арена проправительственной политической мобилизации. Такие режимы имитируют выборы, а не используют их для выживания у власти. В частности, это характерно для персоналистских режимов. Такие режимы могут также имитировать авторитарные институты других типов. Например, недавнему росту электорального авторитаризма предшествовало широкое распространение режимов, которые имитировали, иногда очень тщательно, институциональный порядок партийных режимов, в основном коммунистического типа, оставаясь при этом персоналистскими диктатурами.

Персоналистский характер режима никак не связан с тем, проводит он выборы или нет. Верно, что в прошлом веке многие персоналистские диктатуры, особенно военные по своему происхождению, предпочитали обходиться без демократического антуража. Однако многие режимы личной власти в Латинской Америке – такие как вошедшие в советский фольклор из-за особой брутальности диктатуры семейства Сомоса в Никарагуа и Альфредо Стресснера в Парагвае – были электоральными. У Луиса Сомосы, например, оппозиционная партия всегда получала ровно треть парламентских мест. Причем это каждый раз была новая партия – та, которую Сомоса считал наиболее заслуживающей доверия. Люди ходили на выборы, заполняли бюллетени, а избирательные комиссии тщательно считали голоса. И всегда насчитывали ровно столько, сколько хватало на треть мест.

Таким образом, и персоналистские режимы, и электоральный авторитаризм являются реальными и не зависящими друг от друга феноменами. Но они не могут быть введены в классификацию авторитарных режимов на тех же основаниях, что и монархии, партийные режимы и военные режимы. Это говорит о необходимости нового подхода к классификации авторитарных режимов. В своей классификации я сохраняю три вышеупомянутых режима в качестве специфических моделей институционализации. В некоторых режимах характерные для них уровни институционализации высоки, а в других они низкие, и тогда режимы приобретают преимущественно персоналистский характер. Как режимы со специфическими способами институционализации, так и персоналистские режимы могут проводить выборы, но вес электоральной составляющей тоже варьирует от нуля до единицы. Полученная двумерная классификация представлена на схеме 1.

Схема 1. Классификация политических режимов

Схема 1 представляет собой простую двухмерную диаграмму. Ось AB представляет электоральную институционализацию, идущую от нуля для режимов, которые вообще не проводят выборы, до единицы для режимов, которые проводят многопартийные выборы на регулярной основе и используют их для формирования как своих законодательных, так и исполнительных органов власти. Ось AD представляет собой специфическую для режима институционализацию, идущую от нуля для режимов, в которых отсутствуют специфические для режима (неэлекторальные) механизмы приобретения власти и преемственности, до единицы для режимов, где такие механизмы выполняют эти задачи регулярно и без сбоев. Ни один из реальных авторитарных режимов не может быть расположен непосредственно на осях диаграммы. По определению все точки данных на осях являются идеальными точками. Однако некоторые из реально существующих режимов могут располагаться в непосредственной близости от осей, что делает такие случаи пригодными для иллюстрации.

Все точки, которые близки к линии DC, соответствуют режимам с высоким уровнем специфической для режима институционализации. Среди тех из них, которые не проводят выборы, наиболее яркие примеры такого рода дают абсолютные монархии, вроде Саудовской Аравии. Однако даже в таких режимах институционализация может сопровождаться значительным персоналистским компонентом. Авторитарные партийные режимы допускают многопартийные выборы в относительно редких случаях, и они часто являются персоналистскими. Лучшим примером режима, который может быть расположен близко к вершине D, является Китай в течение длительного периода между смертью Мао Цзэдуна и приходом к власти Си Цзиньпина, когда Коммунистическая партия Китая практиковала фиксированные сроки и обязательный пенсионный возраст как средство предотвращения «чрезмерной концентрации власти», но при этом общенациональные выборы вообще не проводились.

Военные режимы, как правило, имеют низкие показатели институционализации. Но несколько латиноамериканских диктатур 1970-х и начала 1980-х годов, например в Уругвае, могут служить примерами относительно стабильных моделей приобретения и распределения власти в соответствии с руководящими должностями в военной иерархии при полном отсутствии электоральной составляющей.

Существует несколько режимов, которые можно уверенно расположить в непосредственной близости от вершины C на диаграмме. Марокко, особенно после того, как в середине 1980-х годов там начали регулярно проводиться выборы на многопартийной основе, является примером монархий такого рода. Бразильская диктатура 1964–1985 годов весьма наглядно сочетала в себе черты военного режима и электорального авторитаризма. Авторитарный режим Мексики, хотя и был партийным по природе, широко использовал ограниченно конкурентные выборы в течение многих десятилетий своего существования.

Все точки, которые близки к оси AB, соответствуют случаям с низким уровнем специфической для режима институционализации. Даже если такие режимы могут быть формально определены как монархии, партийные режимы или военные режимы, такие определения мало что добавляют к нашему пониманию функционирования