2.1 Классификация режимов

Общие категории, по теоретическим основаниям включенные в классификации политических режимов, имеют большое значение для нашего понимания явлений на уровне отдельных стран. Каждый из национальных политических режимов уникален и должен быть исследован как таковой, но отнесение его к более широкой категории может дать дополнительное представление о его нынешнем состоянии и, что, возможно, более важно, о его перспективах.

Основываясь на теоретических рассуждениях Роберта Фишмана [1990] и Барбары Геддес [2003] и принимая во внимание более поздние теоретические и эмпирические работы, политический режим можно определить как набор правил, формальных или неформальных, которые необходимы для выбора политических лидеров, для поддержания их у власти и, следовательно, для преемственности власти. В политике, как и во многих других сферах жизни общества, правила являются институтами. Достаточно часто формальные правила определяются как экзогенные институты. Это редкое в русском неакадемическом языке слово означает всего лишь то, что правила являются общеобязательными, то есть применимыми ко всем участникам политического процесса (акторам) и обязательными к исполнению. В отличие от этого, неформальные правила могут соблюдаться только в том случае, если вовлеченные акторы обладают ресурсами, необходимыми и достаточными для предотвращения нарушения правил другими акторами.

Конечно, основное различие почти в любой классификации политических режимов лежит между широкими категориями демократии и авторитаризма. Исходя из приведенного выше определения политического режима, электоральная демократия, в ее минималистском процедурном определении, представляет собой режим, при котором политические лидеры избираются и сохраняют свою власть народной волей, выраженной в свободных и справедливых выборах. Если выборы организованы и проведены таким образом, что они не могут быть проиграны действующим правителем, демократия отсутствует, потому что народная воля не может быть должным образом реализована. Соответственно, режимы, где выборы проводятся, но не соответствуют таким критериям, подпадают под определение «электоральный авторитаризм».

2.1.1 Меню манипуляций

В условиях авторитаризма выборы могут проводиться, но победить на выборах может только действующий президент, если он в них участвует, или правящая партия. Таким образом, политическая власть достигается и поддерживается с помощью механизмов, которые отличаются от выборов, независимо от того, проводятся они или нет. Ведь если выборы проводятся, то на них обычно побеждают власть имущие. Это достигается за счет использования широкого набора уловок, которые образуют, пользуясь термином автора понятия об электоральном авторитаризме Андреаса Шедлера [2002], «меню манипуляций».

Список «блюд» этого меню обширен. В их числе:

– устранение всех сколько-нибудь конкурентоспособных оппонентов с политической арены путем репрессий или «законных» ограничений;

– внешний контроль над оппозицией, в результате которого она выдвигает лишь слабых, не претендующих всерьез на власть кандидатов;

– монополия на общедоступные СМИ, не позволяющая оппозиции довести свои идеи до сведения избирателей;

– административное или экономическое принуждение избирателей к голосованию за представляющих действующую власть кандидатов и поддерживающие ее партии;

– манипуляции избирательной системой;

– прямая подделка результатов выборов.

В силу обстоятельств, связанных с протестным движением 2011–2012 годов, в России основное внимание обычно уделяется последнему пункту в этом списке. Однако в подавляющем большинстве электоральных авторитарных режимов, не исключая и Россию, ключевая роль среди этих уловок принадлежит ограничениям на политическую деятельность оппозиции. Прямые фальсификации при подсчете голосов не являются отличительным признаком авторитаризма. Есть примеры стран, которые подпадали под базовый критерий демократии, то есть допускали сменяемость власти электоральным путем, но при этом не чуждались прямых фальсификаций. Собственно говоря, такая ситуация довольно типична для ранних демократий XIX – первой половины XX веков.

Разумеется, некоторые современные скандалы по поводу «украденных выборов» – например, в США по итогам президентской кампании 2020 года – отражают скорее обстоятельства политической борьбы, чем реальное положение вещей. Однако тот факт, что Дональду Трампу удалось довольно легко навязать идею о подделке результатов выборов значительной массе американцев, свидетельствует о том, что эта идея еще жива в массовом сознании, и причина тому – исторический опыт.

Крупнейшие специалисты по проблеме электоральных фальсификаций Фабрис Лехук и Иван Молина [2002] показали, что в условиях электоральной демократии может уйти значительное время на то, чтобы политики убедились в контрпродуктивности этой стратегии на выборах. Однако если нет политической монополии, то политические последствия фальсификаций в пользу отдельных партий на местах в какой-то мере нейтрализуются, потому что в одних избирательных округах от них выигрывает правящая партия, а в других – оппозиция, которая контролирует местные органы власти. Такая ситуация наблюдалась, например, в Италии в 1950-х годах.

Научный консенсус по вопросу о прямых фальсификациях на выборах ныне состоит в том, что это вторичный инструмент, который может играть важную роль в практике авторитарных режимов, но не обеспечивает устойчивого воспроизводства авторитаризма. Действительно, фальсификации – это наиболее простой и понятный для массовой публики механизм авторитарного контроля над выборами, и если они становятся фактом массового сознания и вызывают протесты, то политические потери режима могут значительно перекрыть полученные им выгоды. Более важным отличительным признаком авторитаризма является так называемый контроль над полем политических альтернатив, то есть способность властей либо исключать из избирательного процесса реальную и/или представляющую для него угрозу оппозицию, либо подрывать ее шансы на выборах, используя ограничения на ведение избирательной кампании.

Приведу пару примеров авторитарных режимов, при которых подсчет голосов на выборах проводился относительно честно, но это не препятствовало поддержанию политической монополии. В Египте главным инструментом режима с самого начала его электоральной фазы был закон о политических партиях, принятый при президенте Анваре Садате, в 1977 году, и в основном сохраняющийся по сей день. Этот закон вверял регистрацию партий специальной Комиссии по политическим партиям (КПП), которая формировалась при участии президента и двух палат парламента.

КПП была вправе регистрировать только такие партии, которые соответствовали сформулированным в законе критериям, остальным – отказывать, а если партия переставала им соответствовать, то лишать регистрации. В частности, ни программы, ни практическая деятельность партий не должны были противоречить основам исламского права, принципам «революций 1952 и 1971 годов» и «социальному демократическому порядку». Чтобы зарегистрировать партию, КПП должна была констатировать уникальность ее программы (потому что если такая же уже есть – то зачем новая?), а также установить, что партия не строится по конфессиональному, этническому, классовому или религиозному принципу. Кроме того, было прямо запрещено создание партий, отвергающих мирный договор с Израилем. Охотнее всего КПП регистрировала фиктивные оппозиционные партии, которые не представляли угрозы для режима и дискредитировали саму идею оппозиции. Например, была зарегистрирована партия «аль-Умма» Ахмеда Ас-Сабахи, автора популярного сонника. В число эксцентричных программных требований этого египетского аналога ЛДПР входили, например, распределение парламентских мест поровну между всеми зарегистрированными партиями и обязательное ношение фески.

Понятно, что закон 1977 года позволял отказать в регистрации любой партии. Так оно и было. Правда, в Египте –