– А если нет совсем никакого мотива?

– То есть?

Я задумался, подбирая слова.

– Что, если это сделали какие-то случайные пьяные солдаты, прячущиеся в ближайшей деревне за печкой? Вышли раз в месяц в город продать кабана, выпили на заработанное, а потом вечером увязались за интеллигентом в очках до дома.

Старик поморщился.

– Многовато допущений. Действовали не пьяные, уже хотя бы потому, что увернулись от всех патрулей в комендатский час.

– Я просто набрасываю версии.

– Продолжайте, только меру надо же знать.

– Хорошо, не солдаты и не пьяные. Советские диверсанты тогда? Партизаны?

– Брандт – обычный городской чиновник. Таких сотни и тысячи. Какой резон тратить на него силы пусть даже небольшого отряда, ставить под угрозу демаскировки из-за человека, которого завтра уже заменят на другого какого-нибудь бывшего учителя.

Я развел руками.

– А какой резон вообще в диверсиях? Просто разовая акция устрашения?

– Ну давайте подумаем. В немецком тылу, конечно, полно отставших от частей еще летом, или сбежавших из плена, или даже перешедших линию фронта советских солдат и офицеров. Начальства у них нет, никто не может их заставить что-либо делать, да они ничего и не умеют. Просто ходить по улицам, не попадаясь патрулям, – это серьезное дело, которому нужно учиться, не говоря уж про организацию убийств.

Старик был прав. За время жизни в немецкой оккупации меня бесчисленное количество раз останавливали для проверки документов. Бояться мне было нечего, но все равно каждый раз было неприятно. Знай я, что мои документы не в порядке или, того хуже, что за мной числится что-то противозаконное, я бы нажил себе нервный тик за одну лишь прогулку по городу.

– Но, главное, нас и не интересует, кто убил Брандта. Ну, допустим, это были два солдата из ближайшей деревни или даже из дома по соседству. Но ведь они не смогли бы сами даже разузнать адрес Брандта. За них это сделал человек, которому это убийство на самом деле было нужно. Шальную случайность нельзя совсем сбрасывать со счетов, но наш заказчик отнесется к такому объяснению с большим подозрением, так что и нам стоит его отложить на самый крайний случай.

– Последнее.

– Ну давайте.

Я пощелкал пальцами возле уха – мысль с трудом собиралась в предложение. Старик молча смотрел то на меня, то на лампу.

– Что, если советский диспетчер сидит, ну этот вот наводчик и организатор, сидит в немецкой части городской администрации? Если действие идет наискосок: мотив лежит, действительно, в поле интересов немцев, а исполнение осуществляют неотслеживаемые советские диверсанты.

Старик перестал смотреть на лампу.

– Вы детектив, что ли, в дороге читали?

– Я ничего в дороге не читал.

– А, по-моему, вы читали какого-то шерлокхолмса.

– Я просто озвучиваю версию.

Старик устало махнул рукой.

– Версии должны быть по законам реального мира. Немцы – это немцы, советы – это советы. Белые фигуры не ходят черными фигурами. Вообще давайте уже на сегодня закончим. Выключайте свет и идите спать, завтра надо рано вставать. Пойдем сначала на похороны Брандта, потом уже к Бременкампу.

Я оглядел комнату еще раз.

–А где мне, собственно, лечь?

– Ах, да, портье обещал найти вам складную кровать. Спуститесь и возьмите ее. Только поскорее, пожалуйста.

Портье встретил меня совсем осоловелым. С третьего раза он понял, что я прошу, а затем у него еще минут двадцать ушло на то, чтобы втащить кровать в номер. Старик на все его шумные манипуляции лишь молча выглядывал из-под одеяла, которым укрылся до носа. На прощание портье выключил в номере свет и громко захлопнул за собой дверь. Я посмотрел на часы, но в темноте ничего не разглядел. Старик мерно дышал в тишине. Я решил, что, скорее всего, на такой неудобной раскладушке вообще не засну, и лучше не валять дурака и перебрать в памяти все, что узнал за день, и все внимательно обдумать. Из окна слегка задувало, поэтому руки я все-таки сложил под одеяло, ну а глаза закрыл потому, что все равно ведь ничего не было видно.

6.

Старик растолкал меня, когда уже оделся. Шторы были раздвинуты, за окном светало. Под окнами долго и громко буксовал грузовик с неразборчивыми человеческими голосами. Где-то неподалеко железкой били по железке – просто так, без конкретной цели, только чтобы у меня в голове посильнее отдавалось.

– Пойдемте завтракать. Туровский заедет за нами на машине через полчаса.

За ночь потеплело. Вся улица оказалась затянута неправдоподобно густым молочным туманом. Мы, опасливо озираясь, перешли дорогу и поели в занюханном трактире напротив гостиницы. Потом проделали путь в обратном направлении. Старик уселся в кресле в фойе гостиницы, а я, чтобы не создавать толкотню, все еще ватный ото сна, вышел на крыльцо.

От земли как будто шел холодный пар. Голова неприятно пульсировала и туго соображала. Грузовики все ехали. Я зевнул три раза подряд, последний раз прямо до слез. Компания ворон устроила вялую чехарду над улицей. Одна, самая шумная, снималась с ветки и с гаканием перелетала на телеграфный столб. Чуть она усаживалась, как за ней, тяжко оттолкнувшись, отправлялась другая, затем третья. Но прежде чем те добирались до столба, первая уже снова гакала что-то раздраженное и летела на крышу трактира, и дальше обратно на ветку. Ворон спугнул автомобильный гудок, и, шумно шурша крыльями, они все разом нырнули куда-то в туман. Из грязного опеля высунулся Туровский и поздоровался. За рулем сидел чернявый мужчина с густыми усами, которого Туровский представил как своего коллегу Навроцкого.

Машина ехала медленно. Мы пересекли мост, объехали вокзал и проехали еще один мост уже через железнодорожное полотно. На кладбище было немноголюдно, деревянные воротца в обветшалой арке из красного кирпича, отделявшей лютеранскую часть кладбища от православной, были закрыты на амбарный замок. На паперти перед церквушкой сидел хорошо укутанный в многослойное шмотье нищий на подушечке и рассеянно водил глазами, выглядывая, кто среди прибывающих подкинет ему мелочи.

Возле вырытой могилы напротив священника уже стояла Волочанинова рядом с высоким худым мужчиной с совершенно белым лицом. Старик тихо сказал мне, что это младший Брандт. Мы с Волочаниновой обменялись приветственными взглядами, было видно, что она не в своей тарелке. Тут же был бургомистр и еще несколько людей, которых я прежде