Шрифт:
Закладка:
Кабинет бургомистра помещался на втором этаже, в конце коридора. Вдоль стен группами по трое были расставлены обитые дермантином скамеечки, а на некоторых дверях так и висели горкомовских времен таблички с должностями удравших еще летом владельцев. Возле кабинета бургомистра сидел юноша в вышиванке на пару размеров больше нужного. Он сидел сбоку большого стола и аккуратно чистил перочинным ножиком карандаши. Рядом с ним на стене помещалась небольшая стенгазета с портретами павших немецких солдат с приклеенными двумя веточками лавра. Поздоровавшись, он осведомился, куда я иду, затем полистал совершенно пустую тетрадь приемов и сказал, что бургомистр может принять меня прямо сейчас.
Бургомистр сидел под портретом Гитлера в красивой рамочке. Правее портрета висело распятие, причем ноги у Христа были немножко чуть светлее от многолетних поцелуев. Увидев меня, бургомистр подскочил, попытался пойти навстречу, потом передумал и в итоге решил ограничиться словесным приветствием. Он был повыше меня, широкий в плечах, с большой, квадратной, остриженной под бобрик румяной головой и большими насупленными бровями на весь лоб. Он был в явственно перешитом из польского гимназического костюма причудливом мундире какого-то его личного кроя с несколькими красно-белыми шевронами на рукавах. Обстановка кабинета – два темных кожаных кресла, такой же темный кожаный диван и большой директорский стол – говорила о том, что ее бургомистр тоже вывез из какой-то гимназии.
Я представился, опустился в кресло перед столом и объяснил цель нашей со стариком поездки.
– Жуткая, жуткая смерть. Несчастный Брандт. А откуда вообще известно, что его убили? Я так ствердил, что это было самобуйство.
Я подробно описал, почему это определенно не было «самобуйство». Он выслушал меня, как будто иронически кивая головой.
– Оберштурмбаннфюрер Штраух, значит, – с удовольствием проговорил он имя нашего заказчика. – Первый раз такого слышу. А чем конкретно он в штабе занимается?
– Понятия не имею, – честно ответил я.
Брови на лице юноши стали ходить кругами, как часовые на обходе.
– Вы смеетесь надо мной?
– Нет.
– Хорошо. Я не понимаю шуток.
После этого заявления он погрузился в какие-то, по-видимому, тоже пустые бумаги у себя на столе.
– Как доехали? Говорят, движение происходит трудно.
– Нормально доехали, все в порядке.
Бургомистр еще немного помолчал.
– Так чем могу вам помочь?
Я объяснил все еще раз.
– А, значит, я нужен вам как родник информации.
Он так и сказал – «родник информации».
– Я могу всякое порассказать, – он откинулся в кресле и хлопнул двумя рукам по столу. – Так-так-так. Например: вы знаете, что комендант в январе потребовал у гестапо начать расследование насчет командира расквартированного у нас тут полка? Фамилия командира Бременкамп.
– Нет. По какому поводу расследование?
– Откуда мне знать, мне немцы не докладывают.
– И что показало расследование?
– Не знаю. Ничего не слушал об этом. Но такой вопрос: как бы вы отнеслись к информации, если бы знали, что Брандт был для коменданта чем-то вроде пшиятеля?
– А это правда?
– Это правда, – как будто немного обиженно сказал бургомистр. – Брандт ведь немец, они много общались. Я по-немецки плохо говорю. Поэтому дела магистрата они чаще всего обсуждали друг с другом. На мне лежала, лежит, в основном, работа с местным населением.
– Вы считаете, убийство Брандта как-то связано с конфликтом между комендантом и его заместителем?
– Я ничего не считаю, это просто информация.
Тут он пустился в долгое объяснение, почему информация может быть истолкована по-разному в зависимости от того, кто ее получил и каковы его цели. На секунду мне показалось, что я принимаю у него экзамен по античному праву или еще чему-то такому, чего я и сам не изучал, и мне пришлось тряхнуть головой, чтобы избавиться от наваждения.
– Вы не согласны?
– Да нет, почему, вы вполне убедительно излагаете.
– Вы серьезно говорите?
– Абсолютно.
Он оглядел меня чуть подробнее, чем в первый раз.
– Как вам, кстати? – он повернул ко мне портрет стоявший у него на столе. Я думал, что там фотография его девушки, ну или родителей, однако там оказался его собственный портрет в полный рост в конфедератке и даже с саблей на бедре.
– Эмн, замечательно. А каких войск это форма? Что-то не могу припомнить.
Бургомистр весь подобрался и важно проговорил:
– Пока никаких. Это мой собственный проект для самообороны белорусского генерального округа. У меня есть кое-какие связи в минском аппарате, сейчас там активно вентилируется вопрос насчет ее принятия. Можно так говорить – «вентилируется»?
– Можно, кто ж запретит.
– Как вам вообще, нравится?
Я еще раз посмотрел на фотографию. Не хватало только коня, и получился бы прекрасный портрет напрочь свихнувшегося польского Дон Кихота, собравшегося в поход против мельниц.
– Вполне.
– Знаете, как называется цвет немецкой формы? Есть специальное слово для него. Ну, знаете?
– Нет.
– Фельдграу. Не слышали такое?
– Да я за модой не слежу.
Бургомистр принял портрет обратно и сам стал его любовно изучать.
– Я тоже не слежу. Просто прочитал пару книг по истории военной формы. Очень увлекательная тема. Фельдграу. Какое красивое слово.
Не зная, что сказать, я заметил, что у него интересная работа
– Это-то? Это не моя работа. Это так, для души. Моя работа, если хотите знать, это вот, – он взял верхние бумаги из раскрытой на столе папки. – Гражданка такая-то просит освободить ее частную чайную от уплаты налогов на полгода.
– И что вы ответите?
– Что я отвечу. Отвечу, что в своей чайной она подает водку и сигареты, а значит, это уже не чайная, а ресторан. Отвечу, что 10 рублей выручки в день, указанные в ее декларации, – это даже и не смешно. Отвечу, что мороженое, которое она продает в ресторане, она варит во дворе своего дома в нарушение всех санитарных норм, да еще чадит на три соседских участка за раз. Вот что я отвечу.
– Понятно. Ну так я пойду.
– Хорошо. Давайте я вам в бумаге распишусь, пока не забыл.
Он поставил, наконец, свой портрет на место и принялся аккуратно заполнять наши со стариком маршбефели, все
