качнулся и, разрезая тупым носом белую воду, пошёл от берега, оставляя за собой клочья расползающейся пены. Ещё не много и на светлой поверхности воды качались только чёрные линии причала.

— Ушёл. — Сказал он.

— Да. — Согласилась она.

— Наверно это здорово, вот так вот взять, и уйти по белой воде в белую ночь на чёрном как смоль буксире.

— Да. Красиво. Но думаю, тот, кто сейчас ведёт этот буксир, не разделяет твоих настроений. Он привычно ведёт буксир, поглядывает на тускло светящую приборную панель и думает о чём-то земном, и практичном.

— Ты полагаешь, он не замечает что его буксир, скользя по белой воде, входит туда, где белая полоса воды смешивается с белым небом. Растворяя реальность, отражая буксир в воде, и в небе, одновременно не позволяя рассудку понять, летит ли корабль по воде или плывёт по небу?

— Мне кажется, он думает о предстоящей работе или семье, или о том, что хорошо бы сейчас сесть выпить с друзьями, а не тащиться чёрт знает, куда на ночь глядя.

— А думаю, что, растворившись в тумане, он перестал ощущать себя принадлежащим чему то конкретному. Я думаю он плывёт как летучий Голландец разрезая пространство, преодолевая время и становясь частью чего-то большего, чего то, того что мы называем вселенной.

— Кто знает, может ты и права.

— Скажи, а ты меня любишь?

— Очень.

— А как очень?

— Так как никто никогда не любил.

— А почему ты мне не делаешь предложения?

— Я не думал, но если ты хочешь…

— Я не хочу … Просто мог бы об этом подумать.

— Я думал, но у нас сейчас так все хорошо. Как говориться конфетно — букетный период. Романтические свидания. Прогулки, робкие прикосновения. Долгие молчания глаза в глаза. Мы как будто две чайки, что парят там, где белое ночное небо смешивается с белой качающейся водой.

— Красиво, но мне хочется чего-то более осязаемого. Того где ты и я уже есть. С конкретными целями и задачами, а не романтикой.

— Да. — И он посмотрел на чёрную точку маленького буксира исчезающего в белом тумане надежд. — Думаю, ты права.

Что-то тонкое

При его приближении её глаза теплели и начинали лучиться. Она тянулась к нему и распускалась как цветок.

Он терялся при случайном прикосновении, краснел, становился неловким, и говорил глупости. Он пытался казаться мужественным, но в результате выглядел смешным.

Их обоих объединяло нечто тонкое не осязаемое. Что-то, что манило их друг к другу. Что-то, что выстраивало их мысли, и чувства в одном направлении. Благодаря этому, они могли подолгу стоять, друг против друга, держась за руки.

— У тебя очень нежные руки. — Сказала она. — А тогда, когда ты схватил меня за руку, мне они показались очень грубыми.

— А мне тогда твой голос показался визгливым и противным. — Ответил он.

— Противным?!

— А сейчас я понимаю, что более красивого голоса я никогда не слышал.

— Ты, тогда закричал, девушка вы забрызгали мне костюм — И схватил меня за руку. Наглец.

— Да ты выдернула руку, и велосипед упал и порвал тебе чулки.

— Я тогда готова была тебя убить. Удивительно как мы не подрались с тобой.

— Я бы не стал драться с женщиной.

— А потом ты чинил мой велосипед и долго извинялся за чулки. А я чистила твои брюки. А помнишь, как мы шли с тобой, ты катил мой велосипед, и солнце отражалось в лужах, переливаясь всеми цветами радуги.

— Потом мы долго стояли возле твоего дома рядом с цветами, которые выращивала твоя соседка.

— Да, ты бы видел её лицо, когда я вошла в подъезд с букетом из цветов, с её клумбы.

— А я всю ночь не мог уснуть. В ожидании, когда снова смогу увидеть тебя.

— И я полночи проревела от счастья на мамином плече.

— Да что-то было тогда в нас особенное.

— Что-то пронизывало, толкало на безрассудства.

— Что-то что наверно и называется счастьем.

— Да что-то, тонкое и неуловимое.

— Ладно, давай спать, завтра рано вставать.

— Ты ведёшь детей в школу.

— А ты забираешь.

И отвернувшись друг от друга, они заснули.

Сумма

Под мерно тикающими часами. На стене висела старая свадебная фотография. Она в белом платье с фатой и он в чёрном костюме. Они сидят рядом. Он держит её за руку.

— Как твоё давление? — Спросила она.

— Как у новорождённого. — Ответил он. — Погода ни к черту. Ноги крутит.

— Сядь, посиди. А то свалишься к приезду детей.

— В такую погоду они не приедут.

— Приедут, успокойся. А у меня голова сегодня как ватой набита. Ничего не соображаю.

— Вот и сядь, а то с утра крутишься как на танцполе.

— А как не крутиться, надо все приготовить.

— Да что готовить. Говорю, не приедут.

— Ну что заладил не приедут да не приедут. Как попугай ей богу. Совсем с тобой сладу нет вот уж действительно старый что малый.

— Ну и готовь себе. — Он отвернулся и стал смотреть на муху, ползающую по столу. Муха была большая с лиловыми глазами и широкими прозрачными крыльями. Она подползла к краю и уставилась своими глазами на него.

— Вот же сука — И он со всего размаху стукнул по ней рукой. Стол подпрыгнул, и тарелка с салатом полетела на пол. Муха, увернувшись от удара, направилась к рассыпанному по всему полу салату.

— Твою мать ты, что ж совсем сдурел, я его все утро готовила.

— А что эта гадина тут …

— Господи, какая у тебя тут ещё гадина?

— Да муха сука глазастая уставилась на меня как

— Господи муха ему помешала. Да что же я всю жизнь с тобой мучаюсь. Да что ты мне за наказание такое

— А ты не мучайся. Никто не заставляет. Иди вон, дверь открыта.

— Я иди? Да я то пойду. А что ж ты тут без меня делать то будешь. Ты ж борща себе налить не можешь. С мухами он тут воюет. Полководец хренов. Сидел вон бы уже тихо и не выступал.

— А ты мне рот не затыкай я и не таких обламывал.

— Ой, господи тоже мне об ломщик. Обломал, уже давно себе все. А туда же.

— А ты не очень то загибай. Я вон если надо ещё и не то могу.

Ой, Божичка, что ты там можешь полтора раза за год. Иди вон с мухами воюй. — Он отвернулся, губы надулись, глаза покрылись влажной плёнкой. Она подошла села рядом.

— Ну, прости. Я все утро его строгала там ещё